Проводить Марийку вызвались двоюродная сестра и подруга по Пряже, тоже эвакуированные в Решму. Мало им довелось побыть вместе, всё работа да работа, не успели песен военных разучить, а тут воскресенье свободное выдалось. Пока поджидали подруг, все сели на лавку у стола, умолкли. И такое это было тягостное молчание, что Марийка не выдержала:
— Хватит, будто кого хороним! Не люблю я тишины!
Мама, как ни крепилась, а всё же заплакала, за ней в слёзы пустились сестрёнки.
— Отставить! Что вы меня, как на смерть, провожаете! — крикнула Марийка. — Отставить слёзы! Слушай мою команду. Утрись, улыбнись. Вот так, вот таких я люблю и уважаю.
В дорогу собрался и отец — кончался его отпуск по болезни, и он ехал в Подмосковье.
Вышли за околицу, распрощались. Мама с детьми долго стояла на обочине дороги и, заслонив глаза рукой, смотрела вслед уходящим. Обе Марии пошли чуть впереди — пусть поговорит отец с дочерью, а они ещё успеют, идти почти целый день.
— Скучаешь по Пряже? — спросила Марийка отца.
— Ну. Ночью намедни проснулся и уже до утра ворочался. Всё полями нашими хожу. Как стога к зиме укутаны, умело ли картошку забуртовали, хорошо ли стёкла замазкой заделаны на скотном дворе. Но больше сенокос видится. Травы выше пояса, шмели снуют.
— Папка дорогой, как я тебя понимаю! Ты поля видишь свои, а я школу, подружек. Всех, всех вижу. Сидим у нас: я, Дуся Велеславова, Дора Копра. Вчера нас в пионеры приняли. Что бы сделать такое? А сделаем подарок пионеров комсомолу! Мигом иголки, нитки принесли, нашли кумач, стали вышивать значок КИМ. Вышили, показали пионервожатой Кальске, та не нарадуется — ай да молодцы! Бумажного змея с девчонками склеили. Как я любила пускать змея! Смешно сейчас вспоминать, всего два года прошло, рядом-то, вот оно, детство, а оглянешься — давно-давно было. Я, папа, будто целую жизнь прожила. Боюсь сказать кому, но душа у меня состарилась, ну, как тебе пояснить, словно отсиженная нога стала. Ах, Аня, Аня, как там тебе сейчас? — прошептала она еле слышно.
Марийка закрыла глаза, и по правой щеке, той, что была обращена к отцу, медленно сползла чистая большая слеза.
Отец думал о своём. Улыбнувшись, он взял руку Марийки в свою широкую грубую ладонь, погладил корявыми, сухими пальцами.
— Вижу, как вы у фермы толкаетесь: Дора, Паня, Дуся. Я на лошади верхом. «По какому такому делу тут народ?» — спрашиваю. Ты вперёд выступаешь: «Над колхозными телятами и жеребятами решили шефство взять — в комсомол готовимся, вот накосили стойкой травы, две подстилки принесли, решаем, каждой ли тёлочке дать, или той, которая больше понравится».