– За удачную поездку!
Чокаемся. Глоток мягкого ароматного напитка с явственным ореховым привкусом. Ломтик источающего сок лимона, следом – крупную, черную маслину. Шарль послушно повторяет за мной.
– Ну, как?
– Необычно, – трясет он головой. – У лимона резкий вкус, хотя сахар его смягчает. Маслина своей терпкостью смывает кислоту, оставляя легкий оттенок. Это накладывается на аромат напитка, создавая причудливый букет.
Француз! У них еда – религия. Повар – самый уважаемый человек в обществе. Так было в моем мире, есть и здесь.
– Повторим?
– Не откажусь, мсье Мещерский!
– Обращайтесь ко мне по имени, Шарль! Я простой фронтовой врач, волей судьбы ставший лейб-хирургом.
– Эту судьбу случайно не цесаревна зовут? – лукаво щурится галл.
Француз… Они своих аристократов еще в первую революцию душили, как могли, затем топтались по ним во времена второй и третьей республик. Демократические традиции в крови. Потому Шарль избегает называть меня князем, выбирая нейтральное «мсье». Но кое-что у них неизменно.
– Ошибаетесь, Шарль! В России не принято делать карьеру через постель, – это тебе не Франция! – Они, – указываю на ордена на мундире, – получены не в дамском будуаре. Вот это, – касаюсь шрама на лбу, – след не от дамского каблука. Карьеру я начал простым солдатом в окопах. Перенес клиническую смерть из-за перитонита, через несколько месяцев – нейрохирургическую операцию вследствие ранения осколком в голову. В последнем случае меня спасло мастерство нашего гениального хирурга Николая Ниловича Бурденко.
– Хм! Не знал, – глаза Шарля загораются любопытством. – Расскажешь? Валериан…
Почему бы и нет? Мне нужна приличная легенда. Одно дело, когда в Париж приедет царский фаворит, другое – фронтовой врач, оточивший хирургическое мастерство на полях сражений. Это оценят.
– Расскажу. Но сначала выпьем!..
Ну что вам рассказать про Париж? В своем мире мне удалось в нем побывать: съездили в туристическую поездку с женой. Эйфелева башня, собор Парижской Богоматери, Лувр… И масса смуглых лиц на улицах; если бы не европейская архитектура и христианские соборы, то подумаешь, что попал в арабский город. Париж начала двадцатого века мало походил на тот, что я видел. Исторические памятники, конечно, остались те же, даже верхушка Эйфелевой башни торчала над крышами, но атмосфера и люди радикально другие. Этот Париж пах угольным дымом, конским навозом и бензиновой гарью. Огромный по этому времени город – около трех миллионов жителей, и все куда-то спешат. Никакого сравнения со степенной Москвой с ее узкими улочками и лошадиными запряжками. Масса смешных, кургузых автомобильчиков с брезентовым верхом, которые, распугивая прохожих клаксонами, сплошным потоком катят по мостовым бульваров и авеню – гениальным творениям барона Османа