«Что? – ты хохотнул. – Тебе кажется, я тебе изменяю?»
А вот это было очень жестоко, но любить тебя уже стало моей работой на полную ставку и я не была готова оказаться безработной. «Нет, – ответила я. – Мне так не кажется. Ты просто должен помочь мне принять ситуацию».
«Принять? – ты передразнил меня. – Я тебе ничего не должен».
Ты занял четкую позицию, насмешливость превратила твое лицо в маску. Ультражестокость. Огонь на поражение.
«Я ничем тебе не обязан. Ты сама ввалилась сюда, это твоя игра, твоя задумка, так что разбираться теперь с ней тоже тебе».
В ту секунду я не чувствовала ничего, кроме шока и разочарования.
Набирая обороты, ты добавил с издевкой: «Теперь ты, наверное, начнешь писать мне гневные письма. Внесешь меня в свою Демонологию Мужчин».
«Нет, – ответила я. – Писем больше не будет».
У меня не было никакого права злиться, а плакать не хотелось. «Совсем не обязательно быть таким воинственно грубым».
Ты пожал плечами и начал разглядывать свои руки.
«Таким воинственно злым?» И затем, обращаясь к своему марксистскому прошлому: «Так воинственно настроенным против мистификаций?»
На это я улыбнулась.
«Слушай, – сказала я, – я согласна, что восемьдесят процентов всего этого было фантазией, проекцией. Но с чего-то ведь все должно было начаться. Ты разве не веришь в эмпатию, в интуицию?»
«Что-что? – сказал ты. – Ты хочешь сказать, что ты шизофреничка?»
«Нет… я просто… – И тут я превратилась в ничтожество. – Я просто почувствовала к тебе что-то. Странную связь. Я уловила ее в твоих работах, но и до этого тоже. На том ужине три года назад, с тобой и Джейн, ты флиртовал со мной, ты тоже должен был что-то почувствовать…»
«Но ведь ты совсем меня не знаешь! Мы виделись два или три раза! Пару раз говорили по телефону! И ты проецируешь все это дерьмо на меня, ты меня присваиваешь, преследуешь, ты вторгаешься со своими играми, а я этого не хочу! Я никогда об этом не просил! По-моему, ты всему вредишь и у тебя психоз!»
«А как же то мое письмо? Я написала его, когда бросила Сильвера, надеясь продраться через всю эту историю с тобой. Что бы я ни делала, ты все равно считаешь это игрой, но я как раз пыталась быть честной».
(«Честность такого порядка подрывает порядок», – написал однажды Дэвид Рэттрэй о Рене Кревеле, и именно этого я и пыталась тогда добиться.)
Я продолжила: «Ты хоть представляешь, чего мне стоил звонок тебе? Я ничего сложнее в жизни не делала. Это было сложнее, чем позвонить в “Уильям Моррис”. Ты сказал, чтобы я приезжала. Ты уже тогда должен был понимать, чего я хочу».