Перелесов с радостью подумал, что всё-таки успел на поезд. И — одновременно — с грустью, что, похоже, прокатился без билета и… в общем вагоне. Или по чужому билету? Посмотрел на другой матрас. Наташа, недавно казавшаяся Перелесову поднятой со дна морского пупырчатой амфорой, там ожила, отогрелась. Она никак не могла оторваться от Авдотьева, нежно кусала его за ухо, а тот, не отзываясь на её нежности, покуривал, направленно пуская кольца дыма в лопасти жадно их размалывающего вентилятора.
Дверь контейнера скрипнула и приоткрылась. Внутрь заинтересованно заглянула лохматая мужская голова со свисающими подковой усами.
«Скоро, пионеры?» — буднично поинтересовалась голова, совершенно не смутившись открывшейся картиной.
«Уже, — ответила напарница Наташи, подтягивая молнию на шортах, — закрыл дверь!»
Дверь (и она туда же!) волнующе застонала, но Перелесов успел заметить, как проникший в контейнер солнечный луч, соприкоснувшись с ослиной лампой на потолке, изменил направление, спланировал на голову Авдотьева спектральным радужным обломком. Тот даже зажмурился. В следующее мгновение дверь захлопнулась. Косой тёмный угол, как ножницы или кусок разбитого зеркала перерезал растворившуюся в сигаретном дыму радугу.
Потом они молча дошли по набережной до спуска к реке. Там расположились рыбаки. В воздухе свистели удочки, весело вспыхивали на солнце лески, игриво покачивались на воде поплавки. Авдотьев предложил совершить гигиеническое, так он выразился, омовение.
«Мы же это… предохранялись», — сказал Перелесов.
«Человек — это звучит чисто, — пояснил Авдотьев. — Во всяком случае, должно так звучать».
«А… люди?» — кивнул на рыбаков Перелесов.
«Они поймут», — вежливо попросил отойти от края мужика с удочкой Авдотьев, спустил штаны, нагнулся над водой.
Он последовал примеру товарища, но чуть не свалился в воду. Омовение вышло неуклюжим и торопливым, словно он тушил огонь в штанах. Заправляя превратившуюся во влажный компресс рубашку, Перелесов посмотрел наверх, увидел на набережной девочку с таксой. Девочка выразительно покрутила пальцем у виска, а такса, просунув узкую голову сквозь ограду, озадаченно тявкнула.
В то время на травяном склоне набережной росли кусты и деревья, а в одном месте даже образовалось что-то вроде не просматриваемой снизу и сверху рощи. Люди приносили туда пустые ящики, сидели на них, потягивая пиво, утрамбовывая ногами чёрную землю. Это было самое безобидное из всего, чем занимались люди в этой роще.
Там, на гнутом низком стволе, как на скамейке, и устроились Авдотьев с Перелесовым с бутылкой сухого красного вина и чипсами. Была задумка пригласить девушек, но те сказали, что время — деньги, а вино, тем более сухое («От него только ссышь», — грубо заметила Наташа), ненужная потеря времени и, следовательно, денег. «Не опоздай на урок, — недовольно посоветовала Перелесову строгая трезвенница Наташа, — большая перемена закончилась». Какой-то в ней проснулся ироничный скепсис.