Какое-то время я думал, что все это мне приснилось. Или привиделось в полубредовом — я ведь был болен — состоянии. Но прошел час, другой, и не осталось сомнений, что старый шут в самом деле покинул лагерь. Началось следствие, розыски беглеца, но никто в лагере так никогда и не узнал, схватили его или нет. Не знал ничего даже Геза Торда. Я помалкивал про наш разговор, сохранив в себе память о чуде, тайной которого не мог ни с кем поделиться, чтобы меня, не дай бог, не сочли сумасшедшим.
— Где нам взять теперь лейтенанта Брауна? Вот вопрос, Мицуго. А если найдем, встает новый вопрос: сможет ли он за неделю выучить роль? — озабоченно говорил Торда, сося едва видный в пальцах окурок.
— Сыграй Брауна ты, — с искренним воодушевлением сказал я.
— Я же петь не умею.
— Хуго тоже не умел.
— Нет, нет. В жизни, Мицуго, я за любую роль возьмусь, но о сцене не хочу даже думать.
Пришел Кутлицкий, прервав наш спор. Лицо его было хмурым и озабоченным.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, лучше.
— Вам ничего не нужно? Нет никаких особых пожеланий?
— В каком смысле, товарищ Кутлицкий?
— Ну, вообще… пожеланий?
— Каких пожеланий?
— Не знаю. Каких угодно. — В его голосе звучало нетерпение.
— Нет. Никаких особых пожеланий у меня не имеется, — вздохнул я растерянно.
— Мы вот, товарищ Кутлицкий, ломаем голову, — сделав официальное лицо, вмешался в разговор Торда, — кем заменить до премьеры сбежавшего актера?
— Для этого я и пришел, товарищи. Решение есть. Я нашел. Я видел почти все репетиции, и вот что мне пришло в голову. Этот американец совершенно не нужен в пьесе. Его надо выбросить.
— Выбросить? — вскинулся я.
— Да. Выбросить, и все.
— Простите, но как можно из пьесы взять и выбросить роль?
— А что тут такого?
— Действие же развалится.
— Ерунда. Подумаешь — действие. Устаревшие предрассудки.
— Вы, товарищ Кутлицкий, считаете, что действие — предрассудок? — переспросил я, силясь понять, не бред ли все это.
— Нечего цепляться к словам, — побагровел политический руководитель театра. — Ваше мнение, товарищ Торда?
— Как раз об этом я и размышляю, — прозвучал тихий и четкий ответ писателя.
— Размышляешь о том, каково твое мнение? — спросил я, чувствуя, что сейчас мне станет плохо.
— Обо всем размышляю, Мицуго. О нашей жизни. Наша жизнь как предмет действия — так можно назвать мои размышления.
— Я слушаю вас, товарищ Торда, — сдвинул брови наш всемогущий начальник. — Объясните, что вы думаете о предмете и вообще.
— На это дело тоже нужно смотреть с политической точки зрения, — спокойно продолжал Торда. — Я полагаю, в этом краеугольный камень проблемы.