— Ладно, — кивнул Василий. — Мне что? Мне лишь бы Дёмку вызволить.
Вскоре лазутчики прокрались вдоль берега Воргола к самой высокой стене кремника, которая, по словам Севастьяна, почти никогда не охранялась.
— Если всё получится, — шепнул Хитрых, — то к утру я здесь же к вам и спущусь. А коли меня схватят, то уходите, вы ничем не поможете. Поняли?
— Понял-понял, Севушка, — мягко и даже как-то заискивающе проговорил Василий Шумахов. Мысль о возможной гибели сына надломила этого сурового воина.
А тем временем отменный арканщик, не хуже любого из татар, Андрей Кавырша ловко накинул петлю верёвки на резной выступ деревянной стены детинца.
— Ну, Севушка, с Богом, — перекрестил Хитрых и сам перекрестился Василий Шумахов.
— Ни пуха ни пера тебе, — добавил Ломов.
Севастьян поплевал на руки и, подпрыгнув, начал подниматься на стену. Он быстро забрался наверх и скрылся в темноте.
Вокруг стояла гробовая тишина, которая лишь иногда нарушалась пением сверчка да плесканьем в воде речных обитателей. Троица липчан, прижавшись к стене и затаив дыхание, стала ожидать возвращения Севастьяна, а тот, спустившись вовнутрь детинца, начал в темноте пробираться по безмолвному городу к дому своего старшего брата Козьмы. А уцелел ли после нашествия Ахматовой рати дом брата, и жив ли сам Козьма?
Место Севастьян нашёл, но избу не угадал. Вместо старой стояла новая, из свежих брёвен. Она была и выше прежней, и развёрнута в другую сторону.
— Господи, — прошептал Севастьян, — а вдруг и не Козьма тут живёт? А, ладно, коли что — притворюсь пьяным: мол, заблудился...
Севастьян легонько постучал в окно. Внутри избы послышался шорох, сонное бормотанье и ругань хозяина.
— Кого несёт нечистая в такую темень! — открылась половинка створчатого окна.
— Козя, это я, Сева, только тише! — угадав голос брата, прошептал Севастьян. — Впусти меня...
— Се-е-ва?! — изумлённо протянул Козьма. — Откудова?.. Щас открою!
Севастьян успел только услышать возглас жены брата: «Козя, кто там?», как щёлкнули засовы и дверь распахнулась настежь. В сенях братья крепко обнялись.
— Севушка, родной! — воскликнул Козьма. — А мы считали тебя погибшим!
— Жив я, Козя, жив, — отвечал Севастьян, похлопывая брата по спине. — Ну хватит, хватит! Идём в хату, там всё расскажу.
В избе испуганная жена Козьмы уже успела зажечь лучину. Увидев деверя, оторопело всхлипнула и шмыгнула в бертьяницу[1] за продуктами — готовить угощенье. Севастьян пробормотал:
— Позанавесь-ка окошки, брат. Нежелательно, чтобы меня увидали в Ворголе посторонние.
Козьма испуганно заморгал и стал суетливо затягивать окна занавесками. Потом братья сели за стол.