Пару секунд мы просто смотрели за колышущимися на ветру верхушками деревьев в соседнем саду.
— Вижу, ты очень любишь музыку. — Стю отхлебнул сидра.
— Это айпод сестры. Пытаюсь заглянуть ей в душу.
— Можно посмотреть? — Он протянул руку, и я положила холодный кусок перламутра в его раскрытую ладонь. Застрекотало колесико айпода.
— Что скажешь? — осведомилась я через несколько секунд.
— Хороший вкус. Тут есть несколько редких записей The Red Room, я говорил тебе о них, там еще Крис поет. Он дико талантливый, не терпится его услышать завтра. Теперешний солист, Хью Вудвард, довольно посредственный музыкант. Таких миллионы, заметным его делает только внешность и какое‐то непонятное мне очарование. Все девочки его обожают. — Он бросил на меня косой взгляд.
— Ну, видно, я не все, — пожала я плечами. — То есть умом я, конечно, понимаю, почему он считается красавчиком, но равнодушна к такому типу. А вот музыка у них вроде неплохая.
— Вряд ли тут большая заслуга Хью. Все песни пишет Марк Риммер. Он и правда гений. Ну почти. Его песни печальные и веселые одновременно, даже удивительно. И тексты отличные, он придает им особое значение. Это не просто рифмовки. Но, конечно, жаль, что Крис Макконнелл больше не с ним. — Стю грустно улыбнулся, совсем как ты, когда рассказывала про разрыв The Libertines в один из своих последних приездов. — Их дуэт — настоящий огонь. Они были как братья. А потом раз — и все. Сохранилась лишь пригоршня песен и пара видео, но они действительно отличались от всех остальных. Такие явления в рок-музыке нечасто бывают, может, один раз в поколение. Жаль, что им так и не суждено было стать великими. Да и Бен, их старый барабанщик, реально крутой. Сейчас The Red Room — стадионные боги девичьих сердец, но от рока в них осталось немного.
Пару минут мы просто молчали. Стю крутил список песен вверх-вниз.
— А что ты можешь сказать о ней как о человеке, увидев, что она слушала? — спросила я. — Ведь такое зеркало души, как айпод, еще поискать.
— Скажу, что твоя сестра была романтиком. — Он осекся и виновато взглянул на меня.
До меня не сразу дошло, в чем дело.
— Ничего, я тоже постоянно путаюсь, в каком времени говорить о ней.
Мне невольно вспомнились сегодняшние слова Мегс о том, что ты умерла. Я посмотрела в сгущающуюся вокруг нас темноту.
— Так вот, — продолжил Стюарт, — она большой романтик, потому что тут столько всего о любви.
— А разве не все песни на свете так или иначе посвящены любви… или смерти?
Стюарт уставился на меня широко раскрытыми глазами. Не знаю, что это была за эмоция, удивление или восхищение, или и то и другое, как будто я сказала что‐то особенное. Странный паренек. Потом он призадумался, прихлебывая сидр и глядя за горизонт.