— Надвинь на самые глаза шляпу, — делал ему перед зеркалом позу Петруша, — вот так. Спрячь нижнюю часть лица в шарф! Великолепно! Правда, Тарас, он похож теперь на парижского апаша? — справлялся он у Верхолетова.
Впрочем, и роль, возлагаемая на Гриньку, была не столь ответственна, по сравнению с ролями его сообщников. Он должен был стоять на часах против дома Лярских в то время, как Петруша и Верхолетов будут работать в самых недрах этого дома.
— И смотри в оба глаза, чтобы кто не вошел во двор, — учительски натаскивал пучеглазого Гриньку Петруша. — Слышал? Чтобы и мышь не проскочила!
— Н-да, — кивал тот подбородком, пуча наивные серые глаза.
— А если кто войдет во двор в то время, как мы будем… оперировать в дому, — подыскивал Петруша выражение, подходящее случаю. — Слышал? Ты тотчас же крикни совой! Слышал? Или лучше ему завыть шакалом? — озабоченно справился Петруша у Верхолетова.
Верхолетов склонил набок голову и свернул губы трубой, что всегда выражало у него недоумение и колебание.
— Гы-гы-гы, — вдруг прыснул Гринька, — я ни по-совину, ни по-шакальи кликать не умею! Гы-гы… — опять раскололся он.
Верхолетов поставил голову прямо и тоном приказания выговорил:
— Нет, пусть он просто свистнет резким металлическим свистом!
Приложив к губам два пальца, Гринька вдруг свистнул, и так зверски, что и Петруша и Верхолетов зажали уши.
— Это я умею… Гы-ы-и… — все радовался чему-то Гринька.
— Но тактично ли нам подражать агентам полицейского произвола, вот таким свистом? — опять озабоченно осведомился у Верхолетова Петруша.
— Отчего же? — хмуро пожал плечами Верхолетов. — Истолкуй это как военную хитрость ради торжества дела. Ведь наводнял же Наполеон Россию фальшивыми бумажками? Вспомни историю!
— Пожалуй, — пожал плечами и Петруша.
И все трое они, наконец, двинулись в путь. Гринька, видимо, на все происходившее смотрел, как на наивную забаву и игру, и по дороге с его губ то и дело срывался добродушный, какой-то телячий смешок:
— Гы-ы-и!
Но Петруша и Верхолетов были мрачно сосредоточены. В успех и безнаказанность предприятия они оба верили свято. Каких страхов можно ожидать от трех безоружных старух, одного попугая, одного кота и одной дряхлой таксы, зубы которой давно уже выкрошились от конфет? Нет, страха оба они не ощущали, но им было приятно сознавать, что вот и они оба что-то взяли от тяготы теперешней жизни и добровольно возложили на свои плечи. Они видели в себе героев, — это верно. Но они точно так же и прежде всего видели в себе и добровольную жертву, — это тоже совершенно справедливо.