После этого мимолетного свидания, ночью, к нему дважды вызывали доктора, но уже утром он и еще раз одолел себя и выслал от себя доктора почти с надменностью.
— Доктор, оставьте меня одного. Я ведь не кисейная барышня и пустых призраков не боюсь, — выговаривали его губы поспешно и сухо. Но на рассвете последнего дня, там, на страшных задворках тюрьмы, силы оставили его внезапно, иссякнув до последней капли. Его ноги обмякли и подогнулись, как лыковые, и с предпоследней ступени палач втащил его на помост эшафота за волосы.
Сегодня между листами старой, забытой книги я случайно нашел засушенный цветок одуванчика. Золотистая звезда милого и наивного цветка словно заглянула мне в самое сердце, трогательно и наивно, и старое, давно забытое воспоминание воскресло во мне, яркое, как вешний полдень.
Я вспоминаю тот день, когда мне подарили этот цветок. Я вспоминаю себя. Того, другого себя, наивного, как одуванчик…
Я месяц тому назад кончил гимназию и уже надел на свою голову студенческую фуражку с голубым околышем. Я еще не привык к ней и каждый раз, прежде чем надеть ее на голову, я подолгу и внимательно рассматриваю ее, любовно поворачивая во все стороны. Точно так же, прежде чем закурить папиросу открыто при всех и никого не боясь, я подолгу рассматриваю и мой портсигар. Иногда даже нюхаю его кожу. Этот запах приятно щекочет мои ноздри. Я зажмуриваю глаза от восторга; приятно, черт возьми, пахнет свобода!
Я живу в усадьбе Торопова, на берегу милой и приветливой речки, куда я приглашен за 20 рублей в месяц подготовлять во второй класс гимназии двенадцатилетнего сорванца. Я наслаждаюсь жизнью в деревне, наслаждаюсь солнечным светом, приветливым воздухом, купаньем в реке, вкусными домашними лепешками, сознанием, что я получаю жалованье, птичьим гомоном, вечерними зорями. А ко всем этим наслаждениям вскоре присоединяется и еще одно, совсем новое для меня: какое-то смутное, но приятное томление, обволакивающее мое тело и душу без сравнения благодатной волною. Это наслаждение, самое острое и самое отрадное, заставляет меня относиться внимательнее к моему телу, как к источнику таких огромных наслаждений, еще не испытанных, но уже громко обещанных. После купанья я старательнее причесываю мои волосы, которые слегка вьются на висках, тщательнее тру лицо полотенцем, аккуратнее подстригаю ногти.
Семья, где я живу, состоит всего из трех лиц: Торопова, толстого седеющего брюнета с огромным круглым животом, похожим на воздушный шар, и сонными глазами, как у коровы, вечно пережевывающей жвачку, его жены Лидии Михайловны, полной, но все еще стройной блондинки, и их сына Володи.