«От первого лица множественного числа… Множественного числа, множественного числа…»
Кое-как я вытягиваю из себя в ответ два-три слова. И вдруг, отвернувшись к стене, начинаю тяжко плакать, обессиленный непонятным томлением, робостью, страхом, огромной радостью, целой безумной ватагой острых, мучительных и сладких ощущений. Лидия Михайловна смотрит на меня сперва с изумлением, а потом с нежной лаской.
— Ев Йвович? Ев Йвович? — слышу я ее вопросительный шепот, полный недоумения и ласки.
Она подходит ко мне и кладет на мое плечо руку. Я схватываю эту руку у локтя обеими руками, как драгоценнейший дар жизни, но тотчас же в слепом ужасе отпускаю. И отвертываюсь к стене, как убийца. Я молчу, молчу как зарезанный, горлом глотая слезы. Молчит и она, но обостренным слухом я слышу ее дыхание, толкающее меня прямо в сердце жаркими толчками.
Потом она говорит мне воркующим шепотом:
— Вы любите гулять ночью при свете звезд?
— Да… — шепчу я.
— Пойдемте сегодня… после ужина в луга… где цветут черемухи? — Ее шепот делается еще более воркующим и благоухает всеми радостями земли.
— Да… — шепчу я.
— Тем более, что сейчас же после ужина спать негигиенично, — замечает она деловито.
Я шепчу:
— Да…
Когда мы идем из беседки, она играет сорванным по дороге цветком одуванчика и картаво напевает на мотив из «Пиковой дамы»:
Мой ми-хый одуванчик,
Мой гху-у-пенький цветок…
И вдруг со смехом бьет меня по губам цветком одуванчика. Покраснев до бровей, я поднимаю упавший цветок и застенчиво продергиваю его в петлицу куртки.
Володя на балконе стонет, как выпь:
«От первого лица множественного лица… От первого числа множественного лица… лица…»
После вечернего чая я слоняюсь по двору с деревянной головой и замирающим сердцем и мечтаю:
«Я увезу ее, эту прекрасную женщину, от мужа, от этого чудовища с воздушным шаром, вместо живота. Довольно ей мучиться с этим храпуном. Вначале, правда, мы будем очень нуждаться, но лет к сорока я сделаюсь знаменитым адвокатом и буду вывозить ее на все балы». Я совсем забываю сообразить, что когда мне исполнится сорок лет, обворожительной женщине стукнет уже шестьдесят. Я хожу и мечтаю, мечтаю. И ничего не вижу. И ничего не слышу.
Ничего!
Потом я вижу Володю. Он задорно прыгает передо мной на одной ножке и вызывающе напевает:
— Что я видел сегодня в беседке, что я видел сегодня в беседке…
На меня внезапно словно обрушивается каменный дождь. Я соображаю, что в беседке он видел меня, когда я плакал там, раздавленный чем-то.
— Что вы видели там? — кричу я на него, подскакивая к нему, как барс.