Девочкам искренне нравится происходящее — прежде всего, потому что мы вместе, затем — потому что помогают мне с едой, какую вдвойне интересно есть, если имеешь к ней какое-то отношение, и, наконец, из-за маленьких розовых фартуков со свинкой Пеппой, которые Эдвард привез им из Штатов пару дней назад.
На каком-то этапе готовки, мои девочки, увлекшись процессом, начинают негромко напевать детскую песенку. Греческую песенку. Стоит признать, между собой ни русский, ни английский язык они совершенно не используют — Элли и Софина гречанки не только по рождению, но и по крови. В такие моменты я очень явно это вижу.
…Она такая маленькая. Я слышу ее требовательный громкий плач, вижу ее мокрые темные волосики, крохотное тельце в руках доктора.
— Девочка.
Моргаю — и чувствую кожу малышки своей. Не могу поверить, что это наш ребенок, и все по-настоящему. Эфимия, мягко мне улыбнувшись, кивает, подтверждая немой вопрос. Алексайо, все еще держащий мою руку, не отрывая глаз следит за младенцем. Мне не описать его лица в эту секунду, кроме, разве что, присутствия на нем неземного блаженства. Это все равно, что слепому увидеть солнце, а глухому страннику услышать весеннее пение птиц. Я зачарованно улыбаюсь.
— Какая у тебя красивая дочка, Ксай…
Эдвард, дыша практически не слышно, бархатно целует мой лоб. Я чувствую, как дрожат его губы.
Одна из помощниц Эфимии протягивает моему мужу акушерские ножницы, предлагая полноценно поучаствовать в процессе. Своей первой девочке Алексайо сам перерезает пуповину.
— У нас здесь еще одна крошка, — сосредоточенная на своем деле, но спокойная, напоминает наша доктор. — Давайте еще немного поработаем, Изабелла.
Ангелина рождается второй. Ее волосы чуть светлее, как и глаза, а кричит она громче. Ксай исполняет свою роль и здесь, сделав все необходимое, а затем, чуть наклонившись, смотрит на детей. Его влажные глаза блестят гордостью, радостью, счастьем, одухотворением, любовью, преданностью до гроба и надеждой, какой никогда я еще там не видела. На моей памяти у Ксая было несколько перерождений, в том числе при появлении Дамирки и обнаружении моей беременности… и все же, несравнимо это все с днем сегодняшним. У моего божества раскрываются, наконец, так давно обещанные крылья за спиной. На лице разливается бескрайнее обожание, в подрагивающей, но широкой улыбке — величайшая благодарность. И легчайшее прикосновение — первое из миллиона — к своим девочкам, зажигает аметисты огнем вечной радости.
Эдвард целует мои губы, и я, только лишь почувствовав его, успокаиваюсь окончательно. Ничего не существует на этом свете в такую секунду. Только наши дети, только Ксай, только я. Никакая боль не стоит того, чтобы отказаться от этого дара. И никакая молитва, даже самая горячая и искренняя, не выразит моей признательности мирозданию за такой подарок. За семью.