— По-моему, моя красавица не хочет ко мне возвращаться.
— Просто у тебя нерасторопная красавица.
— Неспешность делает тебя очаровательнее, Бельчонок.
Алексайо прямо за моей спиной. Касается меня всем телом, мягко соединяя руки на моем поясе, а щекой приникнув к моему виску. Эдвард смотрит с любованием, неглубоко вдохнув запах моих волос, и я накрываю его пальцы своими. Не могу не улыбнуться.
— Ты всегда все обращаешь в мою пользу, Уникальный. Я могу привыкнуть и начать этим пользоваться.
— Зрелище будет увлекательным.
— Ксай! — посмеиваюсь, откинув голову на его плечо и расслабившись в объятьях, по которым так скучала. Аметистовый бархатно целует мой лоб — с рождением лисят осторожного обожания в каждом его прикосновении стало в разы больше.
— У тебя было такое выражение лица, когда я пришел… о чем ты думала, моя радость?
Нам теперь не нужно зеркало, чтобы видеть друг друга — с моего ракурса так точно. Я лишь повыше поднимаю голову, прямо, без сокрытий, глядя на мужа.
— О том, какой ты замечательный отец.
Мой Аметистовый снисходительно прищуривается. Эта его реакция, уже больше смешливо-напускная, чем искренняя, по нраву мне куда больше горячего смятения и попытки принизить свою значимость. Самооценка Эдварда, подорванная Анной столько лет назад, выправилась окончательно с рождением детей. Наши девочки решили такое большое количество дилемм, забот, проблемных вопросов и неразрешимых метаний, что не смогут никогда и представить. До сих пор я и Эдвард питали друг друга силами, энергией и вдохновением в самое нужное время. Потом появился Дамир, лисята… и три наших несмолкаемых источника радости и вдохновения бьют высоко и ярко, им никогда не угаснуть, а нам теперь никогда не пасть духом. Это не имеет значения, когда нечто столь бесценное и прекрасное, продолжение тебя, постоянно находится рядом. И улыбается. И обнимает. И с любовью называет родителем.
— Они так соскучились за время, которое меня не было… а я еще и в детский дом поехал.
— Ты уже вернулся, — подбадриваю я, — и теперь уж точно никуда не ускользнешь. Через два дня Новый год, папочка.
Эдвард, покрепче прижав меня к себе, довольно кивает.
— Наш первый русский Новый год, Белла. Символично, что пятый со дня знакомства.
— Пять — наше счастливое число, не так ли?
— Если только после него не стоит ноль, — сам себе качнув головой, Ксай зарывается носом в мои волосы, — вот исполнится тебе пятьдесят, Изабелла, попомнишь мои слова.
— Ты еще сам мне их напомнишь — тогда и будешь так пессимистично говорить.
Я поворачиваюсь в руках мужа, теперь стоя спиной к зеркалу, а лицом к нему. Эдвард, весь как на ладони, доверчиво смотрит на меня. Да, на его висках чуть прибавилось седины, но остальные волосы все такие же густые, насыщенно-черные, отросшие с последней нашей встречи. Да, на лбу его и у глаз чуть заметнее стали мелкие морщинки, однако цвет лица выровнен средиземноморским загаром, глаза горят, а губы, такие притягательные, ни на грамм не изменились — разве что их улыбка все светлее и чудеснее. Да, Эдварду исполнилось в этом июле пятьдесят лет — и у нас был большой праздник, прошедший в небольшом кругу, но дополненный поздравлениями от пэристери со всех уголков мира. Константа и Сергей преподнесли нечто особенное — помимо основных теплых слов, попросили Эдварда оказать им честь и стать крестным для их дочери — Анны. Мир не стоит на месте, он вращается — и все возвращается — Ксай, давший второй шанс Конти в свое время, получил его сам. Снова. От нее.