Мы унимаемся минут через пятнадцать, не меньше. Устало приникаем друг к другу, укрывшись родными объятьями — Алексайо прячет нас под одеялом, погасив свет, а я крепко пожимаю его ладонь.
— Люблю тебя, Ксай. Я счастлива быть матерью твоих детей.
— Люблю тебя, Бельчонок. Никакой матери лучше я для них не мог и пожелать. Доброй ночи.
Успокоенная, довольная и счастливая, я засыпаю — чуть позже, чем Алексайо.
А просыпаюсь первой.
Дамирка, чей силуэт так четко прорисовывается от света из заснеженного окна, стоит возле нашей кровати. Плечи его подрагивают, голова скорбно опущена, а ладони сжаты в кулаки. Дамир плачет, по его лицу в бело-красных пятнах текут горькие, крупные слезы.
— Мама…
Мы с Эдвардом спим на боку, в традиционной позе «ложки». Я чувствую его руки на своей талии, в защищающем и согревающем жесте прижав к себе. Мне спокойно, когда он так делает, а Колокольчику — нет. Он отступает на шаг назад, стоит мне лишь откинуть одеяло.
— Что случилось, родной? Почему ты плачешь?
— Мама, — будто бы сам себе повторяет мальчик. Его темно-синяя пижама почти черная на фоне простыней.
Я мягко отодвигаюсь от Эдварда.
— Дамирка, я тут. Иди ко мне, маленький, расскажи, что тебя так расстроило.
— Я тебя разбудил… и папу…
— Это совсем неважно, — я протягиваю руку, утешающе тронув его плечи, и Колокольчик все же делает шаг вперед. Дает мне обнять себя. — Правильно, любимый, все правильно. Я здесь.
Не могу как следует проснуться, чтобы понять, что привело Дамирку в нашу спальню среди ночи. Он давно не приходил к нам так. Его сон выровнялся, стал спокойным и долгим, как и полагалось подрастающему мальчику. Кошмары навещали, но редко — и все реже с каждым своим приходом. У Дамира не было повода оглянуться назад, испытать ужас или боль… до сегодняшнего дня, после приюта. Уже сомневаюсь, необходим ли был этот шаг — идти туда.
— Мама, я боюсь, — здесь, в настоящем, нерешительно подает голос Дамир. Прижимается ко мне так тесно, как только возможно, уже откровенно всхлипывая.
— Чего, милый?
За моей спиной слишком глубоко для спящего вздыхает Эдвард. Сын закусывает губу, заприметив это.
— Снов.
Я целую его волосы, аккуратно, но уверенно затягивая на постель. Теперь обнимаю как следует.
— Что это за сны?
— Они разные. Папа… — кратко взглянув на Каллена, Дамир будто осекается. Поджимает губы, подавив всхлип, и прячется на моем плече.
— Сны — лишь сны, Дамир, если в них нет правды, — Эдвард, принявший ситуацию, подтягивает одеяло к плечам мальчика, укутывает его. — Что тебя напугало?
Колокольчик жмурится. Я глажу его мокрые щеки, а потому чувствую. Просыпаюсь окончательно.