— В Саудовской Аравии? — закатив глаза, бормочу я.
— В России, — Рональд по-доброму улыбается и морщинки, проскользнувшие возле его глаз от этого выражения лица, я вижу впервые, — «Сани, холод и Газпром», помнишь?
Помню. Это была шуточная песенка от Розмари, ездившей туда на прошлое Рождество к сыну. Эти слова — три из пяти, которые она запомнила за поездку. Есть еще «медведь» и «самовар».
— Он замерз там и ходит к тебе греться? — фыркаю я.
Отец тяжело вздыхает моему неумелому юмору. Он, кажется, уже начинает понимать, что тянуть не стоит. С каждой проходящей минутой мне все больше становится плевать, как будто проваливаюсь в апатию. Может, смененная час назад капельница начала действовать? Доктор говорил что-то об успокоительных…
— Изза, мистер Каллен выдвинул мне условие, по которому компания получит не двенадцать, а шестнадцать миллионов. Чистыми.
Удары молоточка в голове становятся громче.
— Продаться в рабство?
Я отворачиваюсь от него к окну. Пытаюсь, вернее. Перевожу туда взгляд, глядя, как ветки с едва заметной зеленью колышет ветер. Они подрагивают, сбрасывая капельки дождя вниз. Они плачут?..
Рональд не дает понять окончательно. Чуть более резким движением возвращает мое внимание к себе. Поворачивает голову обратно, воспользовавшись тем, что удерживает ладонью правую часть лица. Немного задевает волосы, тянет их… это неудобство не дает расслабиться.
— Жениться, — говорит он.
Я изумленно изгибаю бровь.
— Что, на тебе? — охватывает странное состояние полубреда. Я смеюсь, и отец тоже мне улыбается. Еще раз.
— На тебе, — мягко исправляет, убрав с лица ненужную прядку волос.
Я продолжаю смеяться. Продолжаю, наслаждаясь своей недавней шуткой, пока фраза мистера Свона, осмыслившись, не оседает на сознание — судя по всему, острыми шипами.
— Что сделать?..
— Будем, как в мыльных операх, повторять дважды? Ты удивишься еще больше, потом заплачешь, да?
— Рональд, — обрываю его, не слушая. Дыхание сперло, а какое-то тугое предчувствие, не слишком приятное, свернулось в животе. Как раз там, где в понедельник так болело, — что ты?..
— Белла, — он впервые называет меня как мама, более серьезно, сдержанно. Придвигается ближе, убирает руку с лица, — ты знаешь, как выдавали замуж сто лет назад? За того, кто предложит больше. А больше, чем четыре миллиона…
— Ты что, продаешь меня? — апатия уходит. Ей на смену приближается ненависть — опаляет.
Я слышала, что такое бывает. Я слышала, я читала, я смотрела по телевизору — в этих глупых сериалах. Когда какая-нибудь Сюзанна на коленях молит отца сжалиться, а тот, деспот и тиран, приказным жестом велит увезти ее в дом к мужу. И она плачет. И он стоит, смотрит, провожает ее… но это — за экраном. Это самый дешевый сценарий с самым предсказуемым сюжетом. Этого не может быть на самом деле, как и аметистовых глаз. Любой здравомыслящий человек, услышав такое, усмехнется и махнет рукой — вымысел. Она сама захотела. Он захотел — заключили взаимовыгодный брачный договор, живут. Не любят, но спят. Не любят, но каждый день вместе завтракают — а может, и не завтракают, кто как. А потом он умирает, и она получает львиную долю состояния. Или умирает она, и тогда он — что реже, конечно, — становится ее главным наследником. Тут всего две ветви повествования, которые уже стали обыденностью. Которые ничего не значат и никого не удивляют.