Кир не понимает, но улыбается шире. В свой год от роду он не способен оценивать ситуацию. И, конечно же, ему неведомо, какой вес имеют эти слова.
Научим, если доживем.
Мама отпускает малыша на большой ковер гостиной, специально отгороженный от остального пространства комнаты невысоким пластиковым заборчиком. Получив свободу, он не медлит ни секунды, кидаясь к горке игрушек, сложенной у огромного плюшевого медведя.
Я с нежностью смотрю ему вслед.
У Кира черные волосы, смугловатая кожа и широкий лоб, как у папы. Но глаза, длинные пальчики и улыбка у него моя. Несовместимое совместимо.
Я предлагала назвать его по-другому. Мне очень нравилось иранское «Навид», или, на крайний случай, замещающее его в английской культуре «Давид, Дэвид», но уж точно не греческое «Кир».
Однако Каххар оказался неумолим. Он убедил меня, что ребенку лучше не иметь никакой связи, кроме рождения, с исламскими странами, традициями и именами. Навида будут искать. Будут искать даже Давида-Дэвида… а вот Кира никто искать не станет. Нет в Англии такого имени, Кир. К тому же, далекими-далекими корнями «Кир» все же приходится родственным иранскому «Кирушу», так что мне стало легче.
Все было разумно.
— Хочешь, я сварю на ужин щи? — неловко теребя пальцами ворот своего халата, предлагает мама. У нее светлые волосы, в которых каждую неделю она подкрашивает седину, узкое лицо, которое унаследовала и я, и нежный взгляд. Я утопаю в этой нежности и заботе каждую неделю, что нам отведена.
Мама знает, что если мы не приедем среди недели, в среду, мы уже никогда не приедем. Ни телефонов, ни смс, ни писем. Только личное присутствие. А потому каждый раз для нас — как последний, шансов достаточно, а гарантий никто и никогда не дает. Мы все это приняли.
Она была против моего замужества. Она называла Каххара страшным исламистом, который все, что видит вокруг — свои традиции. Она боялась, что наша разница в возрасте и его взгляды приведут нас в бездну, оставив меня у разбитого корыта еще и с ребенком на руках. И, слава богу, она не знала, чем он занимается. Но так же она и не знала, что живу я благодаря Каххару.
— Нам уже пора, — я сочувствующе поглаживаю ее руку с выступившими венками, — Эван приедет в шесть, чтобы отвести нас домой.
— Может быть, он захочет поужинать?..
От надежды в ее глазах мне плохо.
— Эван — водитель, мама. Он делает то, что говорит Каххар. Он не станет ужинать.
Кир находит среди кучи игрушек какую-то утку, начинающую пищать от надавливаний. Он в восторге от обнаруженной находки и режущий слух звук разносится по комнате с завидной частотой. Отвлекает внимание от того, как обливается кровью сердце.