— Это не важно…
— В принципе — да, — милостиво кивает мужчина, — и все же? Не скажешь — не пущу.
Он укрыт толстым шерстяным одеялом, небольшим покрывалом на пуху и… шкурой? Это точно шкура. Не тулуп, не шуба… просто выделанная, высушенная шкура. Судя по всему, медвежья.
Берислава прикусывает губу.
— Двадцать один.
— Лжешь, — ему даже думать не приходится, она видит. Закатывает глаза, намеренно отодвигая от нее край одеяла и, ничуть не жалясь на сконфуженный, замерзший вид, удобно устраивается на подушке.
А ветер завывает. А пурга за окном метет. А холод калеными железными копьями, вгрызаясь в кожу, рвет на части плоть. Бериславе кажется, что у нее покрываются инеем даже ресницы. Как, как этот великан может лежать здесь почти обнаженным?! Как он вообще может лежать?..
— Восемнадцать, — на выдохе, сдавленно сглотнув, все же признается девушка, — у меня был день рождения три месяца назад.
Недоверчивый, мужчина не принимает ответ слишком быстро. Он все еще смотрит на нее, все еще внимателен и даже немного зол, но основная пелена ярости спадает, оставляя глаза из аспидных скорее иссиня-черными. Стихает этот недобрый огонь.
— А сосешь хорошо?
Задохнувшись от дуновения острого, как лезвие, холода, девушка отрывисто кивает.
— Сегодня — как никогда…
* * *
Она прижимается к нему, как умеют прижиматься друг к другу в холода лишь животные. Отчаянно, по-звериному быстро, без проблеска сомнений.
Со своей поврежденной ногой, послав ее к чертям, забирается на давно не стиранную постель, под навес из одеял, с едва слышным постаныванием подползая к его груди. Девчонку не заботит ни ее внешний вид с широким неровным рубцом посередине, ни поросль жестких волос. Лицом она, наоборот, зарывается в них. Морщится, да так сильно, что Сигмундур чувствует ее черты кожей.
Она ледяная. Не просто холодная, не просто замерзшая, а именно ледяная. Хорошо, если еще кровь циркулирует при такой температуре. Где, когда сумела так окоченеть? Укрытая! У растопленного камина!
Сигмундуру становится немного стыдно, что не подпускал ее раньше, измываясь. Он даже переступает через себя и кладет одну из ладоней не на одеяло, как вторую, а под него, на спину своей гостьи. Она хныкает, прижавшись к ней крепче, и неровно дышит. Игнорирует и разъедающий запах апельсинового шампуня, и кроваво-китовую отдушку. Первая из женщин, вроде бы не относящихся к проституткам.
Но со сделанными выводами, жалость отпускает Сигмундура, удаляясь восвояси вместе с глупым чувством вины. В конце концов, девчонка ему никто и он и так оказывает ей большую честь, приведя к себе. Бежала на корабельную базу — там надо было и оставить. Грелась бы в душе.