— Проходите, — Уотнер освобождает ей проход к креслу, на отдалении двух шагов следуя рядом. Она идет медленно, с каждым шагом все больше краснея. Глаз, как и по приходу, от пола не отрывает. Но в этой детскости, в этом смущении есть что-то невероятно интересное, что-то очаровательное.
Она настоящая красавица, хоть и не пристало мне это замечать. Стройное тело, никак не потревоженное беременностью, ровная кожа, блестящие локоны, доходящие до самой талии… ее мужу повезло.
— Доктор Каллен? — мой наставник окликает меня, когда они оба уже стоят у кресла. Смотрит хмуро.
Пристыженный недопустимым поведением, я достаточно быстро оказываюсь рядом.
— Доктор Каллен, — второй раз повторяет Уотнер, — проведет ваш осмотр. Он лучший из наших интернов, и вы можете доверять ему так же, как и мне.
Неожиданная хвалебная речь. Я теряюсь.
Девушка прижимает руки покрепче к телу и отрывисто кивает. Ее лицо пылает, и на шее тоже уже проглядывают красные пятна.
Первый пункт в плане осмотра: грудь. Честно, я впервые не представляю, как буду это делать. Мысли, черт бы их побрал, путаются рядом с ней.
— Выпрямитесь, пожалуйста, — мой голос звучит глухо, но девушка слушается. Становится ровно, опустив руки по швам и вздергивает голову. На мое лицо не смотрит и на доктора Уотнера тоже, хотя я уверен, больше бы ей хотелось попасть к нему. Карие глаза — куда теплее и темнее моих — рассматривают солнышки из бумаги, украшающие нашу западную стену. Дочь моего наставника принесла их в прошлое воскресенье.
Я прикасаюсь к упругой коже, и она вздрагивает. Я подвожу вторую руку под первую и она едва ли не морщится. Доктор, наблюдающий за нами, на самом деле смотрит только на меня. И его внимательный, серьезный взгляд отрезвляет.
В кабинете я — не мужчина. Я врач. И я обязан делать свою работу игнорируя потребности, желания и все прочее, что мешает делу. Это непреложное правило, а я уже в первый день начинаю его забывать. Он напоминает как раз об этом. Об этом говорят его глаза.
— Больно?
— Немного.
— То есть, не сильно?
— Нет.
— Тогда все в порядке. Увеличение равномерное и цвет нормальный, — я говорю им обоим, но внимание концентрирую на докторе. Все явнее начинает казаться, что сам сейчас покроюсь румянцем.
— Какой у вас срок? — напоминает мне про главный вопрос Уотнер.
— Двадцать девять недель, — девушка впервые открыто смотрит на него, и доктор одаривает ее теплой улыбкой.
— Уже скоро, — добавляю я, стараясь разрядить обстановку. Оптимизм в голосе приводит к тому, что и я удостаиваюсь взгляда. Правда, куда более робкого.