Эдвард не заставляет мучиться. Он сам меня находит.
— Люблю тебя.
Я прижимаюсь к нему резко и отчаянно, уцепившись на удивление послушными, хоть и слабыми пальцами, за ворот рубашки. Светлая и жесткая, она пахнет… домом. Не порошком и не гелем, не болезненным ароматом дорогого одеколона. Нами. Мной и им. По-настоящему.
— Люблю тебя, — сорванным шепотом, подавившись слезами, жмусь к его груди, — Эдвард… Эдвард!..
Он понимает, что мне нужно. Всегда, без лишних слов, без отнекиваний, без сдерживания. Крепко обнимает руками, прижав к себе так крепко, как это только возможно и, хоть переживает за то, чтобы это не было для меня слишком, все равно не дает слабины. Держит как следует.
— Он был настоящий, — хныкаю я, всхлипнув, — я видела… такой красивый и маленький, похожий на тебя… на меня… у него глаза были… глаза были твои…
Могу поклясться, Эдвард жмурится, но это ничуть не отражается в его тоне.
— У нас будут дети, моя рыбка. Просто еще не время…
— Почему?.. — несправедливость мироздания и жуткое по своей силе раздражение уже безоговорочным «нет» погребает меня под собой, не давая никаких шансов выбраться. Я бьюсь в нем, бултыхаюсь, но задыхаюсь. Я уже сомневаюсь, что когда-нибудь смогу сделать более-менее ровный и глубокий вдох. Каждый раз сердце, будто вырастая в размерах, давит на легкие.
— Потому что он готовится к встрече с тобой. — Эдвард снова целует меня, но на сей раз по контуру волос у лба. Он движется аккуратно, медленно, давая себя почувствовать. Но вряд ли ожидает, что я начну плакать громче.
— А может, дело в том… может, дело в том, что я недостойна быть мамой?..
Это страшные, самые страшные слова. Я впадаю от них в панику, меня трясет, а в животе все сворачивается тугим комом. Я снова задыхаюсь.
— Это невозможно, солнце, — Эдвард говорит ровно, убежденно, не давая и секунды мне на опровержение, — из тебя получится лучшая мама. Наши дети будут самыми счастливыми.
— Если не умрут… — сжимаюсь я в комочек, тесно приникнув к груди мужа и вслушиваясь в то, как бьется его сердце, — если я их не убью…
И плачу. Громко, в голос, задыхаясь. Ничего не могу с собой поделать.
Мой маленький, мой красивый мальчик. Моя очаровательная, моя рыжеволосая девочка. Кто бы из вас не был тем «плодным яйцом», что я так и не смогла выносить, простите… пожалуйста, ну пожалуйста, простите меня… я подвела вас… я не мама… но я не смогу жить, если не заслужу ваше прощение!
Эдварду не нравится то, что происходит. Размах истерики.
Под ритм моих рыданий и дрожь тела, что не искоренить даже самым теплым одеялом, что идет от замерзающего изнутри сердца, он вынуждает меня сесть. Не слишком быстро, помня о дозволенном, но с достаточной скоростью, дабы не успела воспротивиться.