Я попадаю на его колени, лицом к мужу. И его рука, левая, что не держит моей талии, помогая держать спину, на лице. С лаской и обожанием вытирает слезы, излечивает их. Унимает боль.
Оливковые глаза смотрят прямо мне в душу. Не моргая, не отводя взгляд и призывая к тому же. Держат на плаву.
— Белла, в этом нет твоей вины. Это не зависело от тебя, ты лучше меня знаешь правду. Дело, вероятнее всего, во мне, если это и вправду не генетическая ошибка. Я тебя пугал. Я не заботился о тебе должным образом. Я не был рядом тогда, когда был нужен. Вини меня. Это будет честно.
Глаза так быстро застилает слезами, что не могу толком разглядеть выражение его лица. Последнее, что замечаю — сострадание, невымышленное, крайне искренне. Очень добрый взгляд. Тот единственный, благодаря которому можно продолжать дышать.
— Эдвард, — скулю. Вряд ли со мной можно вести диалог.
Каллен подается вперед, теплыми бархатными поцелуями покрывая мою кожу. Собирает слезы, ласкает соленые губы, гладит по волосам, убирая отдельные, вымокшие пряди с лица. Заботится обо мне.
— Я — твой, — откровенным, твердым тоном сообщает, приникнув к моему лбу своим, — навсегда. Я заглажу свою вину.
— Нет твоей вины…
— И нет твоей.
— Моя есть! — вздрагиваю, закусив губу до крови.
— Я понимаю, что тебе страшно, маленькая, — он морщится, высвобождая пострадавшую кожу из моего захвата. Поцелуй следует в уголок губ, — но это исправимо. Это скоро кончится.
— Боль не кончится…
— Она притупится. Всякая боль притупляется.
— Твои приступы не становятся легче…
— Намного легче, чем первые, — не соглашается он, — в тот раз я думал, что умру. А сейчас могу ходить, даже бегать, если нужно. Смазанное сознание — вот и все.
— Бегать — чтобы выброситься в окно… — меня передергивает, а хрип, почти умирающий, вырывается наружу.
Эдвард накрывает мои губы своими. Целует трепетно, ласково, так, что не усомнится в искренности чувств. Передает своей силы, вдохновляет. И подпитывает веру в следующее далее обещание:
— Я тебя не брошу.
Я смотрю в темные оливы. Наконец, избавившись от слез, вижу их в нужном свете. Здесь, в спальне, среди ровных стен, среди мрачного света из окна, за которым уже темнеет, в окружении домашней обстановки. Эдвард выглядит вымотанным и бледным, у него морщинки на лбу и в уголках глаз, но сами глаза… живые. И горят, и светятся, и пылают. Убеждают меня, что никогда не оставят одну.
Я им верю.
— Эдвард, — третий раз за последние десять минут, хнычу. Обвиваю руки вокруг его шеи, подавшись вперед. Жмусь, будто сейчас нас попытаются разлучить. Не отпускаю. Никогда не отпущу.