Попивая сок и поедая сэндвичи (муж сделал и для себя), мы молчим. Изредка пытаемся начать разговор на отвлеченную тему, но он, почему-то, неминуемо сводится к все тому же молчанию. Эдвард вначале пытается меня повеселить, но догадавшись, что это не очень вовремя, оставляет попытки. Смиряется.
Еда оказывается питательной и, не глядя на мое пересохшее от слез горло и ее избыток на рецепторах — вкусно. А уж как чудесно ее дополняет сок…
Я чувствую себя хоть немного, но человеком. Легче.
Возможно, поэтому Эдвард решается завести ту беседу, что важна.
Я ем, наблюдая за ним, и вижу то, что не было заметно в спальне, пока утешал. Чрезмерная бледность не следствие недосыпа, а следствие волнения… и не просто из-за того, что у меня мог быть сепсис. За что-то большее.
Да и блеск в глазах — это страх. Животный страх. Он его пожирает…
Муж открывает рот, отставляя сок на гранит стойки, а я перехватываю его ладонь. Накрываю своей, несильно пожимая, демонстрируя, что тоже рядом. Я нужна ему. Я нужна ему точно так же, как он нужен мне. У нас взаимная привязанность, которую ни у кого не хватит сил разорвать.
Любовь.
— Белла, — Эдвард поворачивается ко мне всем телом, с теплом гладя по той ладони, которой накрыла его, — я позвал доктора на восемь часов. Она скоро будет, чтобы осмотреть тебя снова.
— Мне на второй осмотр завтра…
— Немного изменились планы, — держа тон прежним, никак себя не выдавая, Эдвард лишь говорит чуть громче, — завтра утром нужно быть в другом месте.
Я хмурюсь. Странное, тянущее и болезненное чувство, будто оседающий комочек из иголок, покалывает внутри. Предупреждает.
— Зачем?..
Мужчина делает глубокий, чересчур глубокий вдох — насколько хватает легких. А затем обеими своими руками перехватывает мои, предварительно поцеловав каждый из пальцев. Держит, призывая смотреть на себя. Не спрашивать. Не прятаться. Не давать слабины. Смотреть. Слышать. Верить.
— Я люблю тебя, моя рыбка, — признание звучит столь откровенно, что у меня по спине бегут мурашки, — я люблю тебя больше всего на свете и клялся перед Богом тебя оберегать. Я сдержу свою клятву любой ценой, хоть порой мне и не удается предотвратить твою боль. Я надеюсь, ты простишь меня.
Я дрожу. Сок на губах, сладкий, обретает горький, отрезвляющий привкус.
Но от ошеломления не могу сказать ни слова. Боюсь их говорить.
Благо, кивка Эдварду хватает.
— Белла, не существует и никогда не появится причина, по которой я могу тебя оставить. С тобой я обрел себя, я почувствовал счастье, я уверовал, что оно возможно. Что самое главное в жизни — родные люди, что, прежде всего, нужно думать о них. Ты подарила мне желание просыпаться по утрам, Белла. Я в неоплатном перед тобой долгу.