Дрожь усиливается. Я будто бы понимаю, к чему он клонит, но не хочу верить. Это грозит новым потоком слез, а его Эдвард обязательно испугается; я хочу быть сильной ради него. Хоть чуть-чуть.
— Поверь мне, пожалуйста, я тебя не брошу, — муж заглядывает мне в глаза, опалив тем, что внутри олив плещется соленая влага, — моя маленькая, я только твой. Независимо от обстоятельств. И я всегда за тобой вернусь. Откуда угодно.
Подавившись первым всхлипом, прорезавшимся, я выдергиваю ладонь из его, накрывая рот рукой. Кожа саднит.
— Нет…
— Так надо, так надо, вот и все, — Эдвард с состраданием к моим возвращающимся слезам крепко держит вторую ладонь, — этой ночью мы с тобой разлучимся всего на четыре дня. Этого требуют обстоятельства и у меня, мое солнце, к сожалению, нет выбора.
Мое сердце останавливается где-то в горле.
Он прощается…
Опустошенная, огорошенная этой фразой, не должной никогда звучать, я, почему-то, не пугаюсь. Даже слезы высыхают, даже дрожь — все испаряется. Остается пустота. И в ней глухими отзвуками неровные, неправильные удары сердца. Слишком сильные. До боли в ребрах.
— Не понимаю…
— Ты отправишься в Норвегию на несколько дней, — решив не темнить и выдать все сразу, желая обойтись меньшей кровью, Эдвард смотрит мне прямо в глаза, — в Джорджии одна тварь намерена сделать тебе очень больно, а я не позволю этому случиться.
Тварь… Ифф.
— Что он хочет?
— Ничего хорошего, — Эдвард поджимает губы, — но это неважно, потому что он все равно его не получит. Я тебя никому не отдам.
Слез нет, а глаза жгут. Слишком сильно жгут, горят огнем. Мне больно.
— Ты за мной не вернешься, — словно бы непреложную истину, которая и так ясно, просто произношу. Без эмоций.
Смотрю на стол. Вот сыр, вот тост, вот нож, вот сок… вот дом. Наш дом. А на деле — дом Эдварда. Жизнь Эдварда. Его мир.
Золотой рыбкой быть не просто… в сказочном дворце места ей не нашлось…
— Я вернусь за тобой в любом случае, Белла, — твердо, без права на опровержение, говорит муж. До несильной боли сжимает мою ладонь, привлекая к своим словам внимание.
Но я не слышу.
— Ты… ты обещал так не поступать… — будто это сможет его устыдить, по-детски горько бормочу я.
Картинка выстраивается в голове из сотни пазлов, и их не переспоришь. Все видно, как день. Все, в принципе, и ожидаемо… Ожидаема даже боль, которой я пока не чувствую. Но не думаю, что это надолго.
— Я не поступлю. Ни в жизни.
Я закрываю глаза. Отодвигаюсь от него, насколько позволяет барный стул.
— Это из-за ребенка, — не вопросом, а утверждением. Слова срываются с губ быстрее, чем я успеваю подумать о последствиях. И о последствиях того ответа, что получу.