…И мы уехали. Из лучшего неврологического центра США, из-под надзора гениального доктора Стива Шиффера-Бланки, поставившего на ноги не одного безнадежного больного, от кислородных масок, иглоукалывания, действенных противосудорожных и анальгетических препаратов общего спектра. Сколько бы денег ни уходило со счета Эдварда, сколько бы попыток ни предпринимал доктор, как бы ни старалась поддержать веру мужа я… все мы знали, все, а Эдвард, вынужденный страдать, в особенности, что это бесполезно. Ситуация в клинике подталкивала нас, если не сказать больше, к окончанию сопротивления. Эдвард все чаще засматривался на морфий, склоняясь к прежнему курсу его употребления… и это стало решающим моментом. Для него. И для меня.
…Его приступы были не сравнимы с теми, что я видела прежде. Эдвард выглядел не несчастным теперь, он выглядел просто мученником… терпел, сражался, но оттого картина не менялась. Мне казалось, он скоро будет ходить по потолку. Или влезет на бетонную стенку. Или… застрелиться.
В конце концов, оставив управление компанией в руках своего соратника и верного человека — Джаспера Хейла, Эдвард просто слег. Боли не давали ему работать. Боли не давали ему жить.
И если бы мы не уехали, боюсь, все закончилось бы очень печально…
В самолете, следующем в аэропорт Кингсфорда Смита, я и Эдвард практически не разговаривали. Он держал мою руку, я держала его. Крепко. Отчаянно. Безнадежно.
Взлетая, ни я, ни он не чувствовали сожаления. Однако мысли, что то, что творим — редкое безумство — уверена, обосновались не только в моей голове.
Муж дал мне — а значит, и себе — три недели, дабы справиться с кластерными болями. Две из них благополучно завершились ничем. Оставалась последняя возможность — в Австралии. Только далеко не в медицинском центре… вернее, не в совсем традиционном медицинском центре.
Потому что я, когда увидела его, прежде лишь описанного (и сильно приукрашенного) Эдвардом, впала в отчаянье.
Он приехал к колдуну?!
…Хижина на краю тропического леса. Деревянная постройка стен, настил крыши из листов гигантских орхидей, над дверным звонком — полчище маленьких паучков. И внутри, внутри, помимо сумасшедшего старца с дико горящими глазами и набедренной повязкой алого цвета… одна лишь койка. Прямо на полу. Прямо возле миллиона каких-то флакончиков и разожженного в такую жаркую пору костра.
— Не надо этого делать…
— Это все, что мы можем сделать, — не согласился на мои восклицания муж. Бледный, но решительный, он намерен был стоять на своем. — Изабелла, я обещал испробовать все варианты. Этот — крайний.