Не думаю, что нужно говорить, был ли он удивлен. Немного хмурый, с погасшим взглядом, засмеялся сразу же, как переступил порог.
— Баррикады?
Собравшая на себя всю пыль, какая была в доме, пока ползала по полу в поисках лучшего ракурса, я с усмешкой киваю.
— Плодово-овощные, для морковных революций.
Эдвард закатывает глаза, на ходу чмокая меня в лоб и скидывая пиджак. По сравнению с моими рваными джинсами и тонким обрезанным топиком выглядит слишком идеально. Вот кого нужно фотографировать…
Заинтригованный моими занятиями, первым делом Каллен идет не к столу, а в зал. Уже там я нахожу его с недоуменным видом разглядывающего мой шедевральный цукини. Он наклоняется, едва-едва касаясь овоща пальцами, и в ту же секунду я нажимаю на красную кнопку фото. Скорее машинально, просто так, для смеху.
Громкий щелчок и кадр. Эдвард прищуривается, оглянувшись в мою сторону, а я поскорее смотрю в фотоаппарат.
— Ты что вытворяешь? — муж улыбается.
— Спонтанные фото самые лучшие, — со знанием дела заявляю, демонстрируя ему, уже подошедшему ко мне, результат, — посмотри, как здорово вышло!
По ту сторону экрана он действительно бесподобен. Весь спектр эмоций от глупости ситуации, нужный фон черного дивана и темного ковра, на котором он выделяется, эта белая-белая рубашка, заправленная в черные брюки, пряжка ремня… нет ни единого лишнего компонента. Даже пара волосков выбившаяся из общего вида его прически и придающая Каллену каплю небрежности выглядят крайне живописно.
Он требовательно осматривает кадр, забрав у меня фотоаппарат. Я очень боюсь, что удалит его, но верю, что не сделает этого без спроса и потому отдаю. И не разочаровываюсь: мой «Canon» возвращается мне в руки в целости и сохранности. Ни одной фотографии не пострадало.
— Тебе надо снимать для выставок, — выдает свой вердикт Эдвард, погладив меня по волосам, — очень красиво, моя рыбка.
Почему-то я краснею, смущенно усмехнувшись. И, оставив фотоаппарат в покое на журнальном столике, способна наконец полноценно уделить время мужу.
— Поедим? — обняв его за талию, зову я. Рубашка жесткая и пахнет тем самым горьковатым каспиановским парфюмом, однако тепло под ней мое. И это вдохновляет. Эдвард мой. А я — его. И это прописная истина.
— Поедим, — эхом отзывается он, сразу же расслабившись, как мои руки касаются его груди, — сегодня в меню суп из цукини?
— Отбивные с сыром и ветчиной, а на гарнир отварной картофель.
— И никакой курицы?
— Ты ее не любишь, — журю я, разгладив ворот его рубашки.
«И я не очень люблю после вчерашнего», — мысленно дополняю сама себя.