— О приступах, — его голос черствеет, а глаза, вместе с тем, капельку влажнеют, — ты уверена, что тебе это нужно?
Я выгибаюсь на своем стуле, отклонившись влево. Целую его щеку, легонько потеревшись носом о гладко выбритую кожу.
— Мне нужно все, что связано с тобой, — заверяю. — Эдвард, не бойся испугать меня. Больше уже не получится, если это не рак.
С удовольствием произнеся страшное слово, засыпав его убеждениями как собственными, так и калленовскими, улыбаюсь. При взгляде на мужа, при его собственной усмешке, улыбаюсь. Страшнее, считает, может что-то быть? Напрасно. Вот теперь я готова к любой правде. И я за любую из них Бога поблагодарю.
— Ладно.
Эдвард удобнее садится на своем месте, разворачиваясь ко мне лицом. Зеркально повторяю его позу, так и не отпустив ладони. Вместе мы очень сильны. Я уже в этом убедилась.
— Ты уже забивала это словосочетание в гугл, Белла? «Кластерная головная боль»?
— Короткие приступы очень сильной односторонней головной боли, как правило, в области глаз или вокруг нее, — вспоминая уже прочитанное негромко отвечаю на вопрос я. По спине уверенным шагом начинают бежать мурашки.
Эдвард вздыхает, закатывая глаза.
— Википедия, Изза, и медицинский справочник отвечают так: резко выраженный болевой синдром в областях проекции головного мозга на стенки черепной коробки, возникающий спонтанно и не регулярно, — как заученный с детства стишок, как любимую песню, как считалочку, рассказанную друзьями — наизусть, не сбившись, не задумавшись ни на одном слове. Твердым голосом, со злобой, с безнадежностью. Как приговор. — И знаешь, что еще, Белла? Сила боли, как они описывают, настолько велика, что «может привести к суицидальным попыткам с целью избавиться от болевых ощущений».
Я закусываю губу, впившись зубами в мягкую кожу. Знаю, что нельзя плакать, ни в коем случае. Но то, как стремительно белеет лицо, контролировать не могу. И я уверена, Эдвард замечает это, хоть и показывает, что нет.
Он не выглядит… убитым горем. Он похож на человека, давно смирившегося со всем, что его ждет, давно все узнавшего, понявшего, разобравшегося в чем ложь, а в чем правда. Ему не больно все это рассказывать, ему не больно обсуждать это. Хоть какие-то эмоции, способные вызвать слезы, проскакивают в его глазах тогда, когда смотрит, с каким видом я его слушаю.
И поэтому как могу крепко держу себя в руках. Я не доставлю ему лишних мучений этой глупой соленой влагой: как она поможет делу?
— Они?..
— Попытки? — он тяжело вздыхает, полуприкрыв глаза. — Изабелла, если ты хочешь услышать, что я не думал о суициде, извини, я не могу этого сказать. Порой желание бывало достаточно сильным, не знаю, какого черта я сдерживался. Просто так вышло, что целый год после появления спонтанных идей сигануть с крыши или включить газ в квартире и никуда не уходить, я жил с надеждой на излечение, — его голос становится тише, пальцы нежнее, почти гладят мои, — а потом, когда она разбилась, я вдруг встретил тебя. И знаешь, удивительно сильно захотелось жить.