Из-за остроконечных елок выглянуло огромное облако. Оно заслонило солнце, и сразу все поблекло вокруг. От просеки пахнуло холодком. Закачались сквозистые метелки молодых березок, затрепетала хвоя можжевельника. Кондрат поежился, застегнул телогрейку.
— Зябко, — потер ладони Горбылев. — Теплу бы давно пора.
— Не везет с погодой, — отозвался Кондрат.
— Слышал я, вроде солнце остывает.
— Не в солнце дело. Испытывают атомные и водородные бомбы, вот и намутили в небесной канцелярии.
Дорога раздвоилась: одна пошла кромкой леса, огибала пойму. Горбылев направил Вороного по другой дороге, что пересекала поле. Когда двуколка поднялась на холм, Горбылев толкнул Кондрата.
— Скажи по чести, еще болеешь?
— Ты о чем?
— Да все о том же, что из председателей переизбрали?
Кондрат пожал плечами.
— Смотрю, яму роешь мне. Стараешься авторитет мой подмочить, себя выпятить. Все ты недоволен, чего тебе не хватает? — спросил Горбылев.
— Радоваться пока нет причин. Все идет вверх ногами. Мало того, добро колхозное стало уплывать на сторону. Вот ты хозяин, а не знаешь, что Лавруха торговал свининой не по два рубля, а по трояку. Куда же делась разница? Молчишь? Так спроси Кравчиху или дядю Игната, они тебе скажут.
— Что ты ерунду мелешь? Тпру, стой! — Горбылев натянул вожжи.
Жеребец послушно остановился, повернул голову: что еще прикажет строгий хозяин? Но так как хозяйского окрика не последовало, Вороной дернул двуколку и медленно потащился по дороге.
— Скажи, почему до сих пор меня в тюрьму не посадил? — Горбылев уже не говорил, а кричал.
— Обтяпывать ты, Егор Потапович, мастак. Что в прошлом году сделал? Все семена сдал. Тут тебе и слава и почет, на всю область расписали. А что получил в замену? Мусор, а не семена. Разве это по-хозяйски? А если бы нам отказали в них, тогда как? Чем бы сеяли?
Горбылев сорвал кепку, волосы его взъерошились. Он порывался что-то сказать, но Кондрат остановил его взмахом руки.
— Терпи, коли вызвал на откровенность! Два года сенопоставки не сдавал. Все плакался на неурожай трав. А заливные луга некошеными под снег пошли. В районе в грудь бьешь: де, мол, я хозяин… Пешка ты, а не хозяин!
— А ну-ка убирайся отсюда к чертовой матери! — захрипел Горбылев. — Критик нашелся!
Он яростно рванул вожжи. Удила острой болью обожгли края лошадиных губ. Вороной высоко вздернул голову, замер. На землю из разинутого рта закапала бело-розовая слюна. Горбылев, повернувшись к Кондрату, продолжал:
— Ты честный коммунист, фронтовик, орденов нахватал, а трус. Я разваливаю хозяйство, а ты молчишь. Укрывательством занимаешься. Почему же не идешь в райком? Боишься?