Папа сказал, что к Мэри никто никогда не прикасался, и то, что Тим подарит ей, будет для нее незнакомым. Тим лучше любого разумного мужчины понял, что на нем лежит огромная ответственность. В пылу охватившего его дикого, слепящего исступления он напрочь позабыл все, что говорил ему папа, но теперь, вспоминая, решил, что в следующий раз постарается не забыть. Тим был самоотверженно предан Мэри, и эта преданность, казалось, происходившая откуда-то извне, сочетала в себе благодарность, любовь и глубокое, умиротворяющее ощущение безопасности. С ней он никогда не чувствовал, что его оценивают и воспринимают как ущербного. Пусть у нее морщины и не очень упругая кожа, Тим не считал ее безобразной или нежеланной. Он был беззаветно влюблен, и в его глазах Мэри была прекрасна.
Поначалу, когда папа сказал ему, что он должен переселиться в дом в Артармоне и там в одиночку ждать приезда Мэри, Тим воспротивился, но папа запретил ему возвращаться на Серф-стрит. Целую неделю Тим ждал – с утра до вечера подрезал траву на газоне, выпалывал сорняки на цветочных клумбах, подравнивал кустарники, а ночами, включив свет во всех комнатах, чтобы изгнать демонов темноты, бродил по пустынному дому, пока не засыпал от усталости. «Тебе больше не место на Серф-стрит», – сказал папа. Тим умолял его поехать с ним, но тот ответил категорическим отказом. Теперь, размышляя об этом, Тим решил, что папа точно знал, как все будет. Папа всегда все знал.
Минувшим вечером в западной стороне грохотал гром и в воздухе ощущался жгучий землистый запах дождя. В детстве Тим до жути боялся гроз, но потом папа объяснил ему, что страх быстро пройдет, если выйти на улицу и понаблюдать, как зигзаги молний расчерчивают чернильное небо, а гром ревет, словно огромный невидимый бык. И Тим, растревоженный, приняв душ, как был голый, вышел на улицу наблюдать грозу. В доме рычащие призраки бросались бы к нему из каждой щели, но на террасе, где его тело поглаживал влажный ветерок, они не имели над ним власти. И постепенно Тим растворился в ласковой ночи, слился в бездумной целостности со всеми неразумными земными созданиями. Казалось, он различает в темноте каждый лепесток на каждом цветке, а пение всех птиц, какие есть на свете, наполняют его существо беззвучной музыкой.
В первые минуты он лишь смутно догадывался, что Мэри рядом, но потом любимая рука обожгла его плечо, пронзив болью, хотя это была вовсе не боль. Тим сразу почувствовал произошедшую в ней перемену и понял, что и Мэри тоже нравится трогать его, так же, как он жаждал прикасаться к ней. Когда она положила ладонь ему на живот, Тим будто наэлектризовался и оцепенел, не смея вздохнуть от страха, что Мэри рассеется как дым. Однажды он уже целовал ее, давно, много месяцев назад, и тот первый поцелуй вызвал у него желание, которое он не знал, как утолить. Целуя Мэри второй раз, Тим был вооружен знаниями, которыми с ним поделился папа, и испытал пьянящую торжествующую радость, дарившую ощущение превосходства. Желая ощущать прикосновение обнаженного тела, Тим принялся раздевать Мэри, но делал это бережно, стараясь ее не напугать.