Четыре изящные плакучие вишни печально склоняли отяжелевшие розовые ветви над розовыми гиацинтами и тюльпанами, росшими под ними. Шесть миндальных деревьев, вокруг которых в траве водили хоровод майские ландыши и нарциссы, сгибались под тяжестью белых цветов.
Тим пребывал в эйфории. Вприпрыжку бегал от вишневых деревьев к миндальным, восхищаясь вкусом Мэри, которая вокруг вишни посадила розовые цветы, а вокруг миндаля – белые и желтые. «Выглядывают из травы совсем как полевые цветы!» – восклицал он. Мэри с улыбкой наблюдала за ним, хотя дала себе слово сохранять серьезность, как бы Тим ни реагировал, но его радость была такой искренней и трогательной. «Парис, гуляющий весной по склонам горы Иды до того, как вернуться в городскую кабалу Трои», – думала Мэри, не сводя взгляда с пританцовывавшего Тима. Сад действительно прекрасен, но каким он его видит, как воспринимает, что приводит его в восхищение? Считается, что насекомые и животные благодаря особому строению глаз смотрят на мир иначе, видят цвета и формы, недоступные человеческому взору. Может, и Тим способен видеть нечто за пределами ее зрительного восприятия? Может, его мозг открывает ему доступ в некий другой мир? Слышит ли он музыку сфер[10], видит ли форму души и цвет луны? Если бы можно было это узнать! Но мир Тима навечно закрыт от нее: она не может туда проникнуть, а Тим не может описать его.
Вечером они сидели в сумрачной гостиной, в раздвинутые стеклянные двери врывался благоуханный ветерок.
– Тим, что ты чувствуешь сейчас, в настоящий момент? Как пахнут цветы? Каким ты видишь мое лицо?
Он нехотя отвлекся от музыки, которую они слушали, и обратил на нее затуманенный мечтательный взгляд. На губах заиграла кроткая улыбка. Мэри показалось, что под этим взглядом ее сердце растаяло, а в душу закралась печаль, от которой на глаза навернулись слезы.
Тим хмурился, поставленный в тупик ее вопросами.
– Что я чувствую? – наконец медленно заговорил он. – Чувствую? Черт, не знаю! Я счастлив, мне хорошо. Да, точно, мне хорошо!
– А как пахнут цветы?
Он улыбнулся ей, решив, что она шутит.
– Как цветы, конечно!
– А лицо мое какое?
– Твое лицо прекрасно, как мамино и Дони. Похоже на лицо святой Терезы с моей картинки.
– Это ты очень красиво сказал, Тим, – вздохнула Мэри. – Я, конечно, никогда не думала, что похожа на святую Терезу.
– Похожа, похожа, – заверил ее Тим. – Ее портрет висит на стене над моей кроватью дома. Мама повесила, потому что она мне нравится, нравится. Каждый вечер и каждое утро она смотрит на меня так, словно думает, что я стою целый доллар. И ты на меня тоже так смотришь, Мэри. – Охваченный мучительной радостью, он поежился. – Мэри, ты мне нравишься. Ты мне нравишься больше, чем Дони. Ты мне нравишься так же, как папа и мама. – Его красивые руки пришли в движение, сообщая ей гораздо больше того, что он мог бы выразить с помощью своего скудного ограниченного запаса слов. – Только ты мне нравишься по-другому, Мэри, не так, как папа и мама. Иногда они мне нравятся больше, чем ты, иногда – меньше.