Реакция собеседника была столь бурной, что Красовскому пришлось подхватить журналиста, иначе тот упал бы - от восторга, должно быть. Объяснил: Вера Чеберякова завязана в убийстве, это как бы доказано уже.
- Вы ведь о евреях печетесь, у вас жена - еврейка, я про вас все знаю, поэтому - вам и карты в руки. Условие: меня представите как сотоварища, газетчика из Харькова, допустим, есть ведь там газеты? Да вашего слова с лихвой хватит, она обрадуется, вы увидите!
- Что сядет в тюрьму или в каторжные работы пойдет? - насмешливо прищурился Барщевский. - Господин городовой, вы уж давайте откровенно, ладно?
Он был прав, черт бы его взял, прав, и потому придется открыть ему душу - иначе как получить столь необходимое содействие?
- Вы вот что, любезный... - Красовский колебался, предположение, возникшее только что, было столь необычно, что могло и оттолкнуть. - Я думаю, что она - дрянь последняя. Она пытается свалить на других. А мы с вами как бы в лаборатории, как бы вивисекторы, поняли? Мы за ней понаблюдаем, все поймем, да, это как бы и грязно, неинтеллигентно, а что делать? Тодо модо, нес па?1
- Гадость... - поежился Барщевский.
- Гадость, - подтвердил Красовский. - Есть другие предложения? Зато какой репортаж, а? Сенсация! Правые уже объявили дело Ющинского "мировым". Спасете жену, соплеменников жены, прославитесь. Все будут подходить, пожимать руку, говорить со слезами: вот. Вот именно этот, скромный, рыжеватый, с веснушками репортер спас евреев от погрома, а русских - от позора! А!
- Уговорили! - Барщевский протянул руку, и Красовский с удовольствием ее пожал.
...К Чеберяковой явились на следующее утро, при параде, обвешанные фотоаппаратами и приспособлениями для магниевой вспышки. Представились, Чеберякова казалась польщенной, в какой-то момент - когда сели пить чай, Красовский бухнул, что, мол, все известно, - кто, где и как убивал Ющинского, что причастность Чеберяковой несомненна и что теперь у нее единственный шанс, через прессу, оправдаться хотя бы в глазах общественного мнения. Вера посерела, грохнулась в обморок; побрызгали на лицо спитым чаем (Барщевский сбегал на кухню), пришла в себя и, вяло прикрывая лоб ладонью ("Как в сцене чьей-то смерти, я на театре такое видел совсем недавно!" успел подумать Красовский), сказала тихо:
- Виновата... - Вскинулась, зыркнула непримиримо:- Не о том подумали, господа! Меня как раз дома не было, они, сволочи, мальчика сюда заманили, ну, и... А я никак ни при чем! Мальчик хотел их выдать, заявить в Сыскное, что они храм ограбить желают. А я была у свояченицы в Чернигове, есть и билет железнодорожный, словно нарочно сохранила, да и свояченица в лучшем виде подтвердит!