– Ma belle France[50], – вполголоса произнесла она.
Мы с ней стояли настолько близко к ограждению, насколько позволяло благоразумие. Между тем ветер стихал. Постепенно прекратился и дождь. Видимость улучшилась.
Пристань для паромов была все ближе и ближе. На самом краю дальнего причала мы разглядели две фигуры: одна стоит, другая сгорбилась в инвалидном кресле. У меня зрение лучше, чем у Клэр, поэтому я заметила их первой.
– Смотрите, – сказала я.
Взяла ее за руку, как ребенка, и указала на наших встречающих.
Снова включилась громкая связь. Всем велели сесть в машины. Ричард придержал для нас дверь салона:
– Вам сюда. – Он указал на выстроившихся в очередь пеших пассажиров с велосипедами и рюкзаками.
– А как же вы? – удивилась я.
– Нет, дальше мне делать нечего. – Ричард покачал головой.
Значит, он тоже разглядел двух человек на причале.
– Я так и планировал, – прибавил Ричард, заметив выражение моего лица. – Уже взял обратный билет.
Только тут я поняла, что за это короткое время привыкла полагаться на Ричарда как на взрослого и умного человека.
Паром с плеском разворачивался, готовясь пришвартоваться у пристани.
– Сейчас принесу кресло и ваши сумки, – сказал Ричард. – А дальше о вас будет кому позаботиться.
Когда Ричард шагнул на лестницу, его лицо было мрачным, в глазах застыла грусть. Спустили длинные сходни для пассажиров. Пункт паспортного контроля представлял собой будку, в которой дежурил недовольного вида мужчина, явно страдавший от жары.
И все-таки удивительно, до чего разная погода здесь и там! Кажется, будто мы пересекли пунктирную линию вроде тех, которые чертят на картах: вот Британские острова, а вот континент.
Люди моргали от яркого солнца. Паромные запахи жареной еды, духов и мокрого ковролина остались позади. Мы с наслаждением вдыхали свежий воздух.
– Кажется, мне надо присесть, – прошептала Клэр.
Клэр до сих пор не могла поверить, что Ричард столько для нее сделал. Он разложил инвалидное кресло так ловко, будто всю жизнь занимался именно этим, а не чертежами и несущими конструкциями.
– Спасибо, – произнесла Клэр.
Ее одолевали и слабость, и волнение. Клэр не смогла съесть ни кусочка, хоть и понимала, что ей полезно было бы подкрепиться. Но Клэр боялась, что ее вырвет, а самой привести себя в порядок ей не по силам. Нет, такого позора она не вынесет.
До чего отвратительная болезнь – рак! Иногда Клэр жалеет, что не болеет чем-нибудь более изысканным и романтическим. Например, туберкулезом, как в опере «Богема». Возлежала бы на кушетке, кашляла в платочек, а потом тихо зачахла бы. Ни рвоты, ни поноса, ни облысения, ни прочей мерзости.