Какими бы ни были расстройства ребенка, основная гипотеза – в том, что он страдает от тревоги, связанной с бессознательной виновностью, симптомы которой служат одновременно доказательством и способом, который ее природа, предоставленная сама себе, обнаружила, чтобы канализировать эту тревогу и помешать более серьезному нарушению здорового равновесия. Серьезность случая определяется не тяжестью нарушений, а их давностью, я хочу сказать, не давностью того или иного симптома, но продолжительностью того, часто полиморфного состояния разнообразных и меняющихся эмоциональных трудностей, которые имеют корни в далеком прошлом.
Если у ребенка были только нарушения питания и/или сна, настроения и контакта с окружающими взрослыми и детьми, это в принципе представляет серьезный случай, если он не достиг полных трех лет, независимо от впечатления, складывающегося в начале лечения.
Если же нарушения появились только после семи лет, и ничего в адаптации к самому себе или обществу до этого не предвещало их появления, случай в принципе более благоприятный.
К сожалению, многочисленные серьезные случаи могли бы иметь более благоприятный исход, если бы к ним сразу же отнеслись, как к серьезным. Приведу в пример реакции так называемой ревности к младшему, когда старший ребенок не достиг еще трех лет.
Если они полностью не преодолены[9] в течение трех месяцев, они уступают место позднейшим тяжелым неврозам, поскольку, как правило, приводят к мучительному дроблению личности старшего, который играет роль еще более старшего, становится в том, что касается речи и мышления, ребенком не по возрасту рассудительным и буквально подавляющим собственную эмоциональную жизнь, поскольку чем сильнее он идентифицируется со старшим, тем менее может переносить пронзительное чувство отчаяния, в которое его повергает вид этого малыша, такого любимого и достойного любви в соответствии с ценностями, которые он логически все менее принимает.
В результате он испытывает чувство совершенно непонятной для него же самого враждебности и считает себя злым. Если нечаянно у него проскочит какой-то грубый или неловкий жест по отношению к брату, который мог бы принести ему облегчение, он тотчас же почувствует себя ужасно виноватым. И сам он в качестве человека взрослого жестоко себя критикует. Вслед за этим возникает желание загладить проявления злобы каким-нибудь великодушным, успокаивающим действием в адрес младшего, и оно будет для него еще более разрушительным, потому что до семи лет играть материнскую или отцовскую роль – опасное занятие. Ребенок еще находится с тем, кого любит, в отношении, сравнимом с сообщающимися сосудами, и любить более младшего, чем он сам, несет для него угрозу инфантильной регресии.