Генька торопливо отвел взгляд.
Только сейчас Генька увидел: на стуле, заставленном лекарствами, висел парадный пиджак Александра Борисовича с привинченным над боковым карманом орденом. Витина сестра, Катюшка, прижавшись к стулу, осторожно гладила пальцем красную эмалевую звезду.
— Все наши ополченцы собираются, — тоскливо продолжал Александр Борисович. — Каждый год, в этот самый день.
— А почему именно в этот? — спросил Генька. — Ведь самый обыкновенный день.
Нет, не так уж интересовал Геньку дивизионный сбор. Просто не хотелось молчать. Говорить о чем-нибудь, о чем угодно. Генька сам, на своем опыте, уже точно установил: больному легче, когда с ним говорят.
— Обыкновенный?! А в сорок первом? Во время штурма. Наша дивизия как раз тогда к Пулкову вышла. И ни шагу назад. Насмерть встала. Слева — Выборгская дивизия, справа — моряки. А посредине мы. Как сейчас вижу…
Александр Борисович на мгновение замолчал, вспоминая тот страшный сентябрьский день. И тут же раздался голос Катюшки:
— Пап! Ты видел? Что ли, ты мог?
Тяжелая рука, лежавшая на одеяле, сжалась в кулак.
— Тогда мог, Тюша. Не век же я слепой. Эх, жаль — не осталось старых снимков. Все до единого в блокаду сгорели. Разве что… — Александр Борисович встрепенулся. — В нашей дивизионной газете, в «Боевом знамени», летом сорок второго был мой портрет: «Умелый сапер». Разыскать бы! Да вот опять на сбор не попаду.
Он махнул рукой и тихо закончил:
— Учитель ваш, историк, тоже ведь из нашей дивизии. Он-то, наверно, пойдет.
«Странно, — подумал Генька. — Почему же Филимоныч нас позвал? Неужели он дома сидеть собрался?..»
Глянул на часы. Ого! А времени-то в обрез.
Он сделал Вите знак, и тот, кивнув, шепнул что-то маме.
— Шагайте, шагайте, — отмахнулась она. — А то шума от вас… Вон как отец разволновался.
Вскоре ребята уже шли по улице. Генька, высокий, щеголеватый, в «стиляжной» спортивной куртке, отороченной замшей, шагал легко и размашисто. Коренастый, плотный Витя в потертом пальто, коротком и узком в плечах, вяло шел рядом. Где Генька делал три шага, там Витя — четыре.
Денек был ясный, не по-осеннему солнечный. Прозрачный воздух дрожал и словно бы слегка колыхался, как задник в театре. И все краски сегодня были особенно яркими, чистыми, как на акварели.
Но Витя, казалось, не замечал ни нарядной желто-багряной листвы, ни ровного-ровного, синего, блестящего, будто эмалированного неба, ни торжественной колоннады Казанского собора. Он шел хмурый, погруженный в какие-то мрачные мысли.
«Да, конечно… Когда отец так… Невесело», — подумал Генька.