Маруська спокойно перекрестилась, губы зашевелились: «Отче наш…» Затем она поправила волосы и шагнула к палачу:
— Чего загляделся? Бабьи прелести не зрел прежде? Завязывай руки…
Народ глядел на Маруську с сочувствием, у некоторых по щекам текли слезы.
Петру захотелось еще поговорить с разбойницей:
— Пусть ко мне подойдет!
Маруську подвели. Она была гораздо бледнее обычного, но взглянула в глаза государю — как молнией ударила. Петр усмехнулся:
— Помирать-то, поди, не хочешь?
— Так кто ж хочет!
— А когда других убивала, те тоже жить хотели.
— Что об том, государь, говорить? Я свой грех муками уже искупила.
— А за здравие мое молилась, чтобы нога прошла? — Петр круглым глазом уставился в Маруську.
— Нет, государь, не молилась.
Петр удивился откровенности:
— И почему труда на молитву пожалела?
— Да уж я не такая святая, чтоб за своего убийцу Богородицу просить. Коли молилась бы, так и нога твоя стала бы здоровой. — И она вновь обожгла взглядом Петра.
Толпа стихла, кто-то свалился с дерева. Все любопытствовали видеть, как государь с Маруськой о чем-то говорит.
Петр спросил:
— А если бы помиловал тебя, стала бы молить?
— Коли помиловал, так к нынешнему вечеру здоровье полностью обрел бы. Сила такая у меня есть. Только бы малость над тобою руками подействовала, над недужным местом помахала.
— Не врешь?
— Я никогда не вру! — гордо вскинулась Маруська.
— Милость хочешь? На вечную работу на полотняный завод отправлю?
Маруська усмехнулась:
— Государь, какая же это царская милость — вечная каторга? Помиловать — сие значит простить вовсе.
— А воровать снова не пойдешь?
— Не пойду, вот крест в том целую. Скажи, чтоб на меня чего накинули. Стыдно мне перед самим государем-батюшкой в непотребном виде стоять, меня прежде ни один мужик голой не видел. Я с девством на тот свет уйду.
Удивился Петр, даже рот открыл, но ничего не молвил, лишь головой покрутил. Потом подозвал дьяка, что-то сказал ему. Тот шустро взбежал на эшафот, во все четыре стороны прокричал:
— Государь приказал объявить, что Христос на горе Голгофской двух разбойников раскаявшихся простил. Государь наш Петр Алексеевич вовсе прощает Маруську Семенову, как раскаявшуюся в своих злодеяниях и на кресте поклявшуюся впредь не воровать.
Петр счастливо распрямил длинное тело свое, устало зевнул.
— Маруська, нам теперь народ вот как нужен. — Он провел ладонью возле горла. — Рожай детей, особливо мальчишек побольше. Мужа тебе сам найду. — На мгновение замялся, но вдруг строгим голосом добавил: — Тебя сейчас отвезут в Преображенский дворец. Сегодня вече ром будешь врачевать меня. А то Поликоло лишь по ред костным болезням шибко умный, а обыкновенных недугов лечить не силен.