Пожалуй, отдельные куски жизни Чолли способны обрести какую-то последовательность только в голове музыканта. Того, который разговаривает с людьми посредством своего изогнутого инструмента из золотистого металла, или касаясь черно-белых клавиш, или лаская пальцами туго натянутую шкуру барабана, или заставляя струны эхом откликаться в его душе; того, кто с помощью музыки способен придать жизни ее истинную форму. Только музыкантам известно, как соединить красную сердцевину спелого арбуза, мешочек с асафетидой на шее старой женщины, вкус незрелого дикого муската, яркий свет карманного фонарика, что светил Чолли прямо в зад, зажатые в кулаках купюры, лимонад из стеклянной банки и человека по прозвищу Дубок — и, соединив все это, взбив, как тесто, эти ощущения радости, боли, гнева и любви, вызвать, наконец, последнюю всеохватывающую сладкую боль свободы. Только музыкант смог бы почувствовать, понять, даже не сознавая этого, что Чолли наконец обрел свободу. Опасную свободу. Свободу испытывать любое чувство — страх, вину, стыд, любовь, горе, жалость. Свободу быть нежным или грубым, свободу весело насвистывать или плакать. Свободу спать в подворотне или на белых простынях рядом с поющей женщиной. Свободу начать работу и свободу в любой момент ее оставить. Он мог бы отправиться в тюрьму, не чувствуя себя заключенным, потому что уже успел заметить особый, брошенный украдкой взгляд своего тюремщика; он был свободен и легко мог сказать: «Нет, сэр», и улыбнуться, потому что уже убил троих белых. Он мог свободно выслушивать оскорбления, которые выкрикивала ему женщина, потому что тело ее уже было им завоевано. Он вполне свободно мог и по голове ее ударить — хотя только что прижимал эту голову к своей груди и ласково баюкал. Да, он обрел полную свободу и мог быть с этой женщиной нежен, если она была больна, мог даже пол подтереть в ее квартире, потому что она уже поняла, в чем его мужская сущность. А мог и напиться до чертиков, потому что уже станцевал свой «танец» на железнодорожных путях, тридцать дней укладывая шпалы вместе с группой каторжников, скованных одной цепью, и сам вытащил у себя из голени пулю, выпущенную в него женщиной. Он обрел свободу не только жить, следуя собственным фантазиям, но и умереть там и тогда, когда захочется ему самому, хотя пока что это было ему совершенно не интересно. Да, в те дни Чолли чувствовал себя по-настоящему свободным. Выброшенный матерью в мусорную кучу, отвергнутый отцом ради азартной игры — да ему, пожалуй, больше нечего было терять. Теперь он остался один на один с собой — со своими ощущениями, своим пониманием жизни, своим аппетитом и своими интересами, Теперь его интересовал только он сам.