«Любой станет оказывать уважение тяжело раненному орденоносцу. Как ветеран получу всякие привилегии, начиная с пенсии и кончая квартирой вне очереди».
Пожалел, что не удалось раздобыть орден Ленина из платины и золотую звезду Героя, но тут же отдернул себя:
«Нельзя зарываться, следует быть скромнее, иначе могут устроить проверку получения высокого звания».
Стоило задремать на жестком, напоминающем лагерные нары ложе, как над головой открылась крышка, в подпол заглянула Клавдия.
— Проголодались? Пришло время обеда. Отведайте борща с курятиной. В ужин угощу яичницей-глазуньей — с трудом удалось уберечь от оккупантов одну несушку.
Устав от одиночества, Дьяков обрадовался возможности пообщаться. Уплетал за обе щеки наваристый борщ, слушал разговорившуюся, хозяйку.
— Итальяшки, которые сменили в хуторе немцев, вначале вели себя культурно, угощали шоколадом, позже стали распускать руки, норовили щипнуть, облапить. Варила любимые ими макароны. После Нового года, когда не стало даже сухарей, не чурались есть конину. Как ударили крещенские морозы, нельзя было смотреть на вояк без смеха — напялили на себя всякое тряпье — головы обвязали по-бабьи, ноги в ботинках и сапогах сунули в корзины, чтоб на льду не разбить лбы или чего поважнее. Сильно истощали, остались одна кожа да кости — краше в гроб кладут. Позже увидела бедняг усопшими — некому похоронить, по пути к станице почитай на каждом шагу убитые. Коль не предать земле начнется мор…
Дьяков вспомнил, что в Сталинграде из казачки было не вытянуть слово:
«Сейчас не узнать, говорит не умолкая, как заведенная».
Монолог явно затянулся, и Дьяков перебил:
— Чем языком трепать, сходила бы в райцентр, узнала, что там творится.
— Нынче идти?
— Попозже, когда все утихнет. Станешь держать уши и глаза открытыми, доложишь, что увидишь и услышишь. Потом отправишься в город разузнать, заработала ли железная дорога, стали ли ходить пассажирские составы.
Взгляд Клавдии потух.
— Надумали уехать? Аль худо у меня и со мной?
Дьяков мог резко и грубо потребовать не задавать глупых вопросов, но не стал обижать казачку, не признался, что задерживаться в чудом уцелевшем в войну хуторе с десятком дворов ему нет резона, за предоставленный кров сполна расплатился лаской.
«Неглупа, сама поймет или подскажет женская интуиция, что наше расставание неизбежно».
Доверие молодой, здоровой женщины с крутыми бедрами, волнующе колыхающейся при ходьбе грудью, чувственными губами льстило.
После затянувшейся паузы Клавдия спросила:
— Чего вас ожидает, когда советская власть возвернётся?