— Тихо. Я сама, — выглянула в окно. — То Мария с Яковом, — и вышла.
Она долго не возвращалась. Мальчики на печке и Настя с Викторией напряженно прислушивались к негромким голосам в сенях. Потом грохнула опять щеколда, Анна Тарасовна вошла, остановилась у двери, сказала тихо:
— Августа расстреляли.
На печке охнули, Настя вскочила:
— Что вы, мамо Ганна?..
— Якийсь подлюга выдал. — Анна Тарасовна пошла к кровати, в лунном свете промелькнуло ее замершее лицо.
— А кто это — Август? — спросила Виктория.
— Большой человек. Ленин до нас послал.
Наверное, мамо Ганна не скоро уснула, но утром, будто не было ночного известия, разбудил всех теплый певучий голос, и день пошел, как всегда, деятельно, дружно.
А каждую ночь, каждый день может прийти такое известие… Даже думать нельзя…
— Команда, ужинать! — позвала из окна Анна Тарасовна.
После ужина старшие мальчики понесли кому-то чистое белье. Петрусь читал на своем сеннике. Виктория возле Анны Тарасовны присматривала за костром под макитрой. Солнце садилось, и огонь стал ярче, уже не походил на тряпку.
— Про Настю что знаете? — и вдруг обожгла, уже будто затухшая, боль.
— Тогда, как уехала, с дороги письмо прислала. А больше не знаю. — Анна Тарасовна отжимала и бросала на плахту простиранные вещи. — Слышно — бьются они. Большая сила против них идет.
Виктория решилась:
— Анна Тарасовна, я еще тогда хотела… Настя уехала так неожиданно… Я хочу… Нужны ведь там сестры — перевязывать, лечить — я же могу.
Анна Тарасовна качала головой, Виктория заволновалась сильнее:
— Не обязательно, где Настя… Я понимаю — к ним далеко, не пробраться. Так все равно — к другим. Мне все равно куда…
— Ни, Витю, ни. То неподходяще…
Виктория перебила:
— Да почему же? В Москве в госпитале работала, право же, хорошо. И все на «весьма» сдала. Я умею, я могу… У меня руки, знаете…
— Не про то ж я, донечко. После тифу ты зовсим слабая. Яки ж то руки? Одна помеха с тебя получится. И к жизни той непривычная ты.
— Не могу больше так — ни при чем.
Анна Тарасовна сильным движением подняла корыто, слила грязную воду.
— В амбулаторию нашу рабочую, в больничную кассу пойдешь. — Снова закинула в корыто отжатое белье. — Там подходяще тебе. А поправишься, поглянем дале.
— Ну, это… Коля говорит: после тифа отъедаются скоро. И я постараюсь… — она осеклась.
Не столько по одежде — не он один носил белую апашку и широкий пояс, — по особенной легкости походки, свободе, близкой к развязности, издали узнала его. Анна Тарасовна повернулась за ее взглядом:
— То не Станислав Маркович?
— Не понимаю — случилось что-нибудь? Мчится…