— Дочь артистки вполне может учить нравственности дочь спекулянта. — Это Настя Окулова, голос у нее мальчишеский, задорный.
Заварзинские из себя лезли:
— Кто это спекулянт?
— У-у-у, большевичка рваная!
— Погоди, еще покажут вам! — орали, пока не вошел физик.
Компания Заварзиной похожа на «охотнорядских» в московской гимназии. А Настя, может быть, и правда большевичка? Симпатичная, хотя… Подошла недавно:
— Мы тут… несколько человек… политической экономией занимаемся. «Капитал» читаем… Вы не хотите?..
Чудачка! Политическая экономия? Что-то вроде статистики, бухгалтерии — черт ее знает! Обидеть Настю ни за что не хотела:
— Мне, знаете, совершенно, ну, совершенно некогда. Я ведь готовлюсь на аттестат зрелости… с восьмиклассницами… в группе…
Может быть, Настя все-таки обиделась? Не заговаривает больше. А самой как-то трудно — не о чем, не получается. Она, конечно, славная, наверно подружилась бы с ней, если б не группа эта, не Наташа Гаева. А повезло. Могла и не услышать о группе, могли и не принять семиклассницу. Удача. Дотерпеть, выдержать экзамены и — в Москву! И уже не в восьмой класс, а сразу на медицинский… Скорей бы… Три месяца. А Ольга еще будет в восьмом. Трудно ей: учится, маленькую Любку взяла к себе, а с продуктами там — ох! Надо посылку собрать. Получила ли она последнюю — не пишет. Такого друга, как Ольга, не будет никогда.
Куда же все-таки идти? К Наташе все-таки. Скажу, в «Метаморфозах» с ударениями запуталась… Пойду!
Просто слепнешь от здешнего солнца. И снег — такая уйма его, сугробищи, и — сверкает. Природа здесь, конечно, удивление — богатая, сильная. И очень много солнечных дней. А с солнцем праздничней как-то.
На весь тротуар распространилась пышная чета, еле плывут в своих мехах, не обгонишь.
— Ардальона так всему учить, а девчонки будто не вами рожоные, — сказала женщина плаксиво.
— А что толку с девок? Расход один. Нарожала, язви те…
Ничего себе идейки. И голос у этого буржуя — будто он подавился. Обогнать бы… Ой, нет! Спрятаться за дородных супругов…
Впереди, на горке, появился человек. Против солнца был виден только силуэт, но Виктория сразу узнала стремительную походку. Станислав Маркович Унковский перемахнул на другую сторону улицы и исчез в переулке. Слава богу, не заметил.
Нет, он все-таки не нравится. А ведь будто хороший. Мать вчера сказала:
— Слушай, Витка, этот питерский… ну, газетчик этот, бешено ухаживает за тобой! Смотри не влюбись!
— Да он старый!
— Ерунда — каких-нибудь тридцать. Интересный, красивый даже — росту бы немного прибавить — и воспитанный. Но, говорят, легкомысленный, а главное, большевик. Будешь страдать, когда их всех перевешают.