— И это нужное дело. А вообще, видно будет.
— Ох, папа, что будет?
Отец смотрел на нее, будто решал в уме трудную задачу.
— Надо забронировать сердце, Виташа. Без большой крови сейчас уже не выйти из этой схватки. Такой клубок! Союзники, Америка, Япония… Надеяться можно, что их интересы столкнутся и ограничат друг друга.
— Но жестокость, папа? Когда я была маленькая, так не было. Детей грудных, женщин… Пытки, издевательства. Станислав Маркович сказал: восстание спровоцировано, чтоб выявить ненадежных новобранцев и, главное, чтобы расстрелять арестованных большевиков.
— Очень возможно. Революции в Европе вздыбили капитал во всем мире: быть или не быть? Тут уж… Забронировать сердце надо, Виташа. Крови, жестокости столько придется увидеть…
За разговором Виктория не заметила времени и собралась к Мавре поздно. Беспокоилась, что она не возьмет передачу, — наверное, и в той тюрьме усилен надзор.
Мавра открыла ей, испуганно вскрикнула:
— Ох, господи батюшка! — Пошла в кухню, плаксиво приговаривая: — Что ныне и делается-то. Ой, что и делается!
«Не возьмет». Но заговорила спокойно, будто не ожидая отказа:
— Да, делается бог его знает… Я немного принесла, — и начала открывать портфель.
Мавра замахала на нее руками, громко всхлипнула и заголосила:
— Да что вы, что вы! Такая беда, уж такая беда! Перед утром-то нынче их ведь расстрелили, царствие им небесное.
— Что?.. Кого?
— И тую дохторшу, сродственницу вам, Татьяну, и тыих, что с ней, рукодельные такие женщины, — причитала Мавра, морщила красное лицо, — всеих троих голубушек вывели и расстрелили. Упокой господи душеньки ихни.
— Откуда вы знаете? — Перехватило голос, захрипела. — Может, перевели куда-нибудь?
— Нету, нет! Муж-то мой старшим надзирателем — сам и видел. И тут же их на сани склали и повезли со двора. Радикульчик под заплотом остался — никак, сродственницы вашей — муж мне и принес. — Мавра приподняла крышку большого сундука, сунула руку и подала знакомую коричневую сумочку. Кожа на одной стороне была темная, жесткая, скоробившаяся. — Однако, в крове смокла…
Виктория положила сумочку в портфель, прижала его к себе и вышла на улицу.
Звезды. Звезды — в глазах рябит. Месяц узкий на небе. «Расстрелили». Месяц как баба-яга. «Расстрелили». Пошла по темной тропинке между сугробами. «Расстрелили». И дома отцу сказала:
— Расстрелили.
— Такой стал злющий, такой упрямый! Не хочешь удовольствие доставить… Мне весело, как на тебя все удивляются.
Отец сосредоточенно вырезал подошву:
— Не для меня общество, Лилинька, я — сапожник.
— Сапожник? Можешь и по-французски, и по-английски… И не так, как Нектарий — с пошехонским прононсом.