Может быть, и правда? Конечно, сплетничают черт знает как… Мама тогда налетела:
— Тебя с каким-то жутким карателем видели в Общественном собрании!
Нектарий, — он, конечно, сдержал «купеческое слово», — засмеялся:
— Всего, что у нас говорят, и не переслушаешь, Лидия Иванна.
Мать не успокоилась:
— Нет. Говорят, какой-то великан и зверь. Да что ты молчишь?
Сказать про Лешу давно приготовилась, но самый вопрос возмутил, сбил: «каратель и зверь»?
— Обыкновенный человек. Лежал у нас в лазарете в Москве раненый…
Нектарий (ох, до чего же благороден!) так дружески улыбнулся ей:
— Видел я, Лидия Иванна, этого офицера и разговаривал даже. Ни зверского ничего, ни великанства. Приятный молодец с Кирилу Николаевича ростом. Придумают же дамы, наскажут…
Может быть. Отстал бы он от мамы. Любит… Хорошо, что он в Омске. Разыгрывать перед ним невесту погибшего… Нет, легче в холоде и вьюгах, в боях под огнем, чем так ждать: может, пригодишься. Может, пригодишься, а Георгия смертельно больного — три недели уже не вставал, температура под сорок — утащили с постели в сырую, затхлую камеру. Его любили все. В Техноложке, в университете, на Высших женских собирались по углам, придумывали, спорили. Совет старост хлопотал, чтоб отдали на поруки, через Красный Крест добивались перевода в тюремную больницу. Виктория телом чувствовала, как погибает Георгий в каменной сырости.
Он умер через три дня. К счастью. Арестованных в те дни большевиков пытали и вешали. Наталка, Наталка. Последний раз были у Георгия вместе. Он лежал черный, обросший, и, конечно, книги — на столе, на стуле, на полу, даже на кровати. И Руфа с Сережей пришли. Дурачились, пели «Из страны, страны далекой», с добавлением: «От реки Куры глубокой». Потом Сережа придумал побрить Георгия, изображал парикмахера. Дурачились-дурачились, и вдруг все сразу увидели, какое маленькое стало лицо у Георгия и как провалились глаза. Тогда он взял, должно быть последнюю, прочитанную книжку:
— Великолепно писал ваш коллега Антон Павлович. «Остров Сахалин». — Говорил Георгий уже необычно тихо, а книжку подарил Наташе…
Наступает Колчак. В Тюмени восстание разгромлено. Здесь говорили, что весь подпольный комитет арестован. О Дубкове думать было страшно. Правда, Станислав уверял, что его давно нет в городе, но даже Анна Тарасовна хоть и молчала, и будто держалась спокойно, а все казалось — замерла, ждет.
Третьего дня Виктория застала в домике разгром и веселье:
— Обыск производили, — сообщил Петрусь. — В печку стреляли сверху и снизу, пол разломали, а на чердаке что!..