— Зачем? — Альбранд пожал плечами. — Они же всё равно больше не вырастут.
— Тогда, может, не стоит ломать то, что не можешь создать заново?..
Ответом послужили пустые, недоумевающие глаза, похожие на кусочки стекла. Фьора, не обращая внимания на сына, вдохнула глубже:
— Какой чудный день! Нечасто случается в этих краях такое тепло. Разве время сейчас для учения? Пожалуй, здесь даже слишком жарко. А сколько зелени! Отчего ты такая хмурая?
Оттого, что я могла бы быть на твоём месте. Это я могла бы иметь семью и держать на руках детей, которым теперь никогда не появиться на свет.
Конечно же, вслух Шантия не произнесла рвавшиеся наружу упрёки и проклятия, лишь покосилась на кое-как сваленные у тропинки сломанные ветки:
— Я не люблю зелёный цвет. В моих родных краях это цвет болезни и смерти. Мне больше по душе красный.
— Красный — цвет крови, цвет огня; у нас он означает кровную месть, — заметила Фьора, — а у твоего народа?..
Шантия, сделав вид, что занята уборкой веток, промолчала.
В полной тишине сидя под дверью спальни, любопытствующие пытались различить хотя бы звук.
— Я, вона, когда своих рожала — кричала! А эта не кричит. Померла, никак? — шлёпая толстыми губами, пробормотала кухарка и тотчас сложила руки в молитвенном жесте, за что немедленно получила яростный взгляд Кьяры:
— Крики боли привлекают демонов; как ни была бы велика боль, женщина не должна издавать ни звука, иначе родится чудовище!
Именно в этот миг из-за двери донёсся протяжный женский всхлип. Третья принцесса Витира поморщилась:
— Ревёт! Хочет, что ли, чтоб у ребёнка душу украли?!
Всхлип повторился, слившись с еле слышным «Помогите».
— Довольно! — расталкивая любопытных, Кродор рванулся к двери. — Я не желаю, чтобы из-за предрассудков моя жена…
— Не смей! — повисла на нём Кьяра. — Это не она. Это демон тебя подзывает! Они ещё и не то сделают, лишь бы навредить, да посильнее! Хочешь, чтоб ребёнка на исчадие тёмное подменили?! Тебя боги проклянут, если…
Шантия, воспользовавшись суматохой, скользнула за дверь. Её учили: явление в мир новой жизни — великое благо; интересно, отчего же тогда это благо окрашено кровью? Она поспешила к ложу, переступив через валяющийся на полу окровавленный нож. Бледная, тяжело дышащая Фьора держала в дрожащих руках младенца и монотонно повторяла:
— Она не дышит, она не дышит… Только что дышала, а теперь…
Дверь громыхнула снова — под визг Кьяры, повисшей на плечах, в спальню ворвался людской вождь. Шантия обернулась, чтобы увидеть его лицо, разом побледневшие; будь перед ней кто-то другой, она бы решила, что ему стало дурно от запаха крови.