В тот вечер после работы в бараках, особенно в том, где одной группой жили переселенцы из подольского Червонного Яра, ни о чем другом тоже не разговаривали. Здесь все друг другу доверяли, поэтому не скрывали своих мыслей. Мужики уселись за длинным столом, дымили махорочными самокрутками и затеяли политические споры. Изредка в разговор вступали бабы, кто посмелее. С разинутыми от любопытства ртами прислушивалась к разговорам взрослых детвора, особенно мальчишки-подростки.
— Не забывайте, где двое дерутся, третьему польза! Попомните мои слова, — явно оживившийся и повеселевший Мантерыс стукнул кулаком по столу.
— Постой, постой, значит ты, Людвик, считаешь, что мы, поляки, можем что-то в этой войне выиграть?
— Так у меня получается. Польша выиграет, а раз Польша, значит и мы.
— Как ты себе это представляешь?! Кто бы не победил в этой войне, немцы или русские, нам-то что от этого? Как была неволя, так и останется. Ни те ни другие нам поблажки не дадут.
— А мы так и помрем здесь, а этой чертовой Сибири.
— Опять же нам из-за этой войны так гайки закрутят, что рано или поздно все передохнем… Вон уже сегодня и норма больше, и хлеба меньше на целых сто граммов.
— Успокойтесь, мужики! Спокойно! — приглушал крики Мантерыс. — Сами видите, какую бурю в мире эта война вызвала. Если мы здесь между собой так спорим, что же там среди политиков творится? А я вам еще раз говорю, что именно нам на этой войне терять нечего. И неважно, как она закончится. Мир так или иначе уже не будет таким, как сейчас. А раз мир изменится, и наша судьба должна измениться.
— Только бы не к худшему, только бы не к худшему.
Через несколько дней в Калючее пришли первые повестки. На фронт забрали нескольких россиян — сотрудников леспромхоза, в том числе двух бригадиров. Призывники гуляли вусмерть и практически не трезвели. Из барака администрации до поздней ночи разносились переборы гармони и песни. Вместе с будущими «бойцами» развлекались продажные бабы. Среди них была и Ирэна Пуц. Не везло ей как-то с русскими любовниками: как свяжется с кем-нибудь надолго, так он исчезает. Молодой комендант эшелона остался в Канске, горбатый опер Барабанов умер в Калючем от тифа, а теперь бригадир Буковский отправлялся на войну. Ирэна решила, что она все это делает ради детей, не даст она им умереть с голода, а с людским мнением она уже давно перестала считаться. Буковский был хорошим щедрым любовником. Опекал Ирэну на работе, где мог, приписывал норму, не жалел продуктов для детей. Поэтому теперь, провожая его на фронт, Ирэна обливалась горючими слезами. Плакала над ним, над своей горькой долей. Буковского в последний момент то ли совесть кольнула, то ли просто перестал бояться, он попросил Ирэну сообщить что-то важное Сильвии Краковской.