— О! Харашо, поляк, водка пить будем! — обрадовался охотник. Впрочем, не только он. Бабка что-то забормотала, не выдержала и подошла поближе к столу. За печкой перестала хихикать разодетая молодуха, достала откуда-то и поставила на стол несколько кружек. Оной налил мужчинам, остаток водки в бутылке отдал бабке.
— Поляк, твоя харашо, бурят, моя харашо. — и залпом проглотил свою порцию. Бабушка глотнула из бутылки и передала ее другим женщинам.
Удался им этот поход в Усолье. Мало того, что они успешно выменяли принесенные с собой вещи на круги замороженного молока и вяленое мясо, так еще и бурят удалось расположить к полякам. Милиции в деревне не было. И именно Оной Егоров был тут председателем «сельсовета».
Усолье было типичным бурятским селом, немногочисленные жители которого занимались охотой; жили тем, что тайга подарит. Некоторые варили деготь из березовой коры. Извне редко кто-нибудь сюда заглядывал. А поляков в Усолье видели впервые в жизни, хоть буряты и знали, что этой зимой в тайге появились польские ссыльные. Власти объясняли им, что это «враги народа», «кулаки», надо держать ухо востро, избегать контактов, они, дескать, могут попытаться бежать, ограбить, убить. От Егорова они узнали, что за Усольем, в низовьях Поймы, тоже есть поляки. Буряты назвали и другие места польской ссылки: на реке Бирюсе, поселки Каен, Бурундук и Шиткино.
Хозяин проводил их далеко за околицу деревни.
— Приходи, поляк, у Егорова гость будешь.
На обратном пути им повезло меньше. Под вечер мороз ослабел, но запорошил снег, который вскоре превратился в густую метелицу. Потемнело. По свежему снегу шлось трудно, ноги глубоко проваливались и вязли. Они не боялись заблудиться, знали, что к Калючему их выведет русло реки. Только бы успеть к началу работы. Навьюченные тяжелыми неудобными мешками, они продвигались почти на ощупь, зигзагами, проваливаясь в прибрежные сугробы. Объевшись с непривычки, теперь маялись животами. Как будто этого было мало, на Долину напала вдруг вечерняя слепота, с которой они уже столкнулись в Калючем. Больной куриной слепотой от сумерек до рассвета ничего не видел и становился беспомощным, как настоящий слепец. Когда наступали сумерки, такой «куриный слепец» прекращал работу и возвращался, держась за руку кого-нибудь из товарищей. В бараке до самого рассвета ему оставалось рассчитывать только на милость соседей. Случалось уже, что, оставшись один, больной блуждал, терялся, замерзал насмерть в тайге. У фельдшера Тартаковского лекарства против куриной слепоты не было.