— Знаю, Корчинский, знаю. И не только это. То есть, вы признаетесь, что обучали детей? Разумно, это уже что-то. А знаете ли вы, что такое самовольство недопустимо, и вы тем самым нарушили наши советские законы?
— Не было у меня такого намерения. Просто, мне стало жаль детей; в школу не ходят, бездельничают, балуются. Вот я как старый педагог и решил ими заняться.
— Макаренко!
— Не понял?
— Это известный советский педагог… И чему вы их учили?
— Всему понемногу, чтобы умели читать и писать, чтобы не забыли…
— По-польски?
— По-польски.
— А почему, например, вы не учили их по-русски? Не подумали, что дети будут здесь жить и русский им пригодится больше?
— А знаете, не подумал. Впрочем, как вы сами слышите, у меня с русским слабовато.
— Вы их учили читать, писать. А пению тоже обучали?
— Пению? Не думаю, что в этих условиях пение такой необходимый предмет.
— Я тоже так думаю. А кто вам помогал?
— Никто. Я сам их учил. Я не знаю здесь других учителей.
— Не знаете? Никто вам не помогал? А Лютковский, а Бялер? Корчинский, не делайте из меня дурака. Или говорите правду, или мы по-другому с вами поговорим, — Барабанов вскочил со стула, нахохлился как петух.
— Я правду говорю. Сам обучал. Эти юнцы? Какие из них учителя?
— А песни с детьми разучивать вы им поручали?
— Я ничего никому не поручал. Сам детей учил.
— Значит, слова этой песни вы сами детям продиктовали?
Барабанов подсунул Корчинскому тетрадь с песенкой «Десятого февраля», записанной старательным детским почерком.
— Я не диктовал. Дети всякое записывают.
— А может, вы еще скажете, что не знаете ее содержания?
— Слышал что-то, люди в бараках поют.
— Только за одну эту антисоветскую песню можете себе списать десять лет! Боюсь, Корчинский, вы меня не совсем поняли. Или притворяетесь и не хотите понять. Откроем карты: или вы признаетесь, Корчинский, во всех своих антисоветских преступлениях и тогда получите более мягкое наказание, или… Ну, выбирайте. Я жду.
— Не в чем мне признаваться, кроме того, что учил несчастных ребятишек.
— А в том, что вы организовали в Калючем контрреволюционную организацию, что занимались антисоветской пропагандой? Об этом вы забыли? Мы все знаем, Корчинский, все!
— Я не могу признаваться в том, чего не делал. Детей учил, да. Но какая организация, контрреволюция?!
— Хватит, Корчинский. Вижу, вам нужно время, чтобы подумать. Уведите арестованного…
Только на третьи сутки, едва забрезжило, конвой с арестантами двинулся из Калючего в следственную тюрьму НКВД в Канске. Все это время каждую ночь Барабанов изводил их допросами.