— Надо этот сок пить… Вкусный, детям сахар напомнит, здоровый.
А когда на лесных полянах стаял снег и начала проклевываться нежная зелень, научил их собирать «черемшу», растение по вкусу напоминающее чеснок, выкапывать из-под мха и слежавшихся сосновых игл клубни «саранки».
— Вкусные! Витамины. Голод не обманешь, а все-таки…
Они собирали зелень, ели сами, приносили в бараки, чтобы накормить близких. У черемши были листья, как у ландыша, и вкус чеснока. «Саранка», корнеплод сибирской дикой лилии, делилась на дольки, как головка чеснока, но в отличие от него вкус имела маслянистый, пресный.
Пойма все еще спала подо льдом, но все говорило о близком ледоходе. Весеннее солнце все сильнее пригревало, растапливало сугробы на территории лагеря. Вокруг бараков стало мокро, грязно и смрадно. К тому же негде было брать чистую питьевую воду.
— Люди! — разозлился как-то Данилович, — если мы этого дерьма вокруг бараков не уберем, не устроим нужник и не научимся туда ходить, того и гляди, нас тут какая-нибудь зараза всех выморит!
Его послушались не только потому, что после ареста Корчинского он стал старостой барака, но и потому, что он говорил разумные вещи. В лютые морозы каждый бегал за барак, лишь бы побыстрее. Всю неделю убирали, долбили яму в мерзлоте, сколачивали из досок «домик».
Это весеннее наведение порядка оценил фельдшер Тартаковский, он отправился к коменданту просить негашеной извести для дезинфекции.
— Слушай, Тартаковский, то, что поляки свое дерьмо хотят известью присыпать, — это твое дело. А вот то, что ты им все больше освобождений от работы выписываешь, — это уже мое дело. Ты меня понял?
— Чего же тут не понять, Иван Иванович! Только я себе так думаю, что до посыпки известью вам тоже есть дело. Эпидемии опасаюсь. На сегодняшний день у меня в лазарете четыре таких случая, не говоря о тех, кто по баракам валяется; подумать страшно, что это…
— А что это?
— На глаз — обычная дизентерия, но может быть…
— Кончай заикаться, Тартаковский, говори!
— Боюсь, это может быть тиф!
— Тиф, говоришь? Тартаковский, ты меня тифами всякими не пугай! Ты тут лечить поставлен, а не пугать. Возьми эту чертову известь, делай что хочешь, лечи людей, как можешь, и чтоб никакого тифа у меня тут не было!
— Было бы еще, чем лечить.
— Что есть, тем и лечи. Ты тут фельдшер, не я.
Сташек Долина проснулся среди ночи — непонятное чувство нарастающей тревоги не давало уснуть. Не помнил, может, снилось что-то страшное. В тяжелой духоте барака слышны были похрапывания, сонное бормотание, кашель, где-то плакал ребенок, кто-то черпал из бочки и громко хлебал воду, кто-то скрипнул входной дверью. Отец спал рядом, дышал спокойно, размеренно. По другую сторону от Сташека спал маленький Тадек, а дальше, у самой стены, мама. Сташек медленно открыл глаза. Мама не спала. Сидела на нарах, высоко подтянув колени, и раскачивалась из стороны в сторону. Похоже, стонала или тихонька плакала. Сташек прислушался внимательнее и услышал, что мама не только всхлипывает, она то вдруг что-то напевает, то над чем-то смеется. Ему стало страшно. Понял, что с мамой происходит что-то необычное. Поднялся, присел и спросил шепотом: