А между тем первым тогда по-настоящему ударил именно я. И это я нарушил и без того хрупкое равновесие. Моя агрессия запустила цепную реакцию, и если я все правильно понимаю, Карриан должен был отреагировать точно так же. Причем мгновенно.
Я хорошо знаю, как проявляется его знаменитое бешенство. Не раз уже сталкивался, поэтому могу представить, во что бы мы тогда превратились. Озверевшие от взаимной ярости. Осатаневшие, словно дикие звери. Мы должны были поубивать друг друга дважды. А то и трижды. Но тем не менее я остался жив и при этом до сих пор не мог вспомнить, когда же и как именно Карриан умудрился мне ответить.
И вот сейчас, в этот самый момент меня вдруг посетила еще одна пугающая мысль.
А что, если он и не успел меня ударить? В те несколько секунд между моментом, когда я надел кольцо, и тем мигом, когда мы оба слетели с катушек… что произошло с печатью? Той слабой, единственной, но до предела натянутой между нами ниточкой, которая и по сей день никуда не делась? Могла ли она усилить то действие, которое оказывали друг на друга кольца? Могла ли хранящаяся в ней магия первого императора послужить катализатором, чтобы между нами сформировалась не только эмоциональная, но и физическая связь?
В ту ночь я испытал так много боли, что это едва не свело меня с ума.
Но лишь сегодня, лихорадочно обшаривая глазами переполненный зал, я с ужасом подумал: а что, если и эта боль была не только моя, но наша общая?
Страшнее всего оказалось сознавать, что император, скорее всего, не лгал и в тот день действительно не хотел меня ранить. Но когда его ударил я, в тот миг, когда синхронизация стала по-настоящему двойной, не только ему прилетело тогда по голове. Его боль, оглушение, все, что он испытал в момент оказавшегося для него полнейшей неожиданностью удара, мгновенно передалось и мне. Поэтому я тогда упал. Поэтому у меня в ушах зазвенело. Я ударил себя сам! Через него! Через нас! А потом в дело вступила печать, и нам с Каром стало совсем плохо.
Но тогда получается, что все время, что я полз, обламывая ногти, по подземному переходу, харкал кровью, заблевывал ею стены и тихо хрипел, пытаясь выбраться из императорского дворца, Кар точно так же хрипел и выл, брошенный мною в той самой комнате. Он должен был чувствовать все, что смог пережить в ту ночь я: в потайном ходе, на улице, в залитом кровью подвале. И раз уж он слышал, что там произошло, то наверняка и прочувствовал – прямо на физическом теле – абсолютно все, что пережил я.
Самое страшное заключалось в том, что пока я глушил свою собственную боль трансом, помочь императору оказалось некому. Его-то контролю над болью никто не обучал. А если и обучали, то не так, как мастера-тень. Поэтому там, где я язвил и скалил зубы, Карриан должен был корчиться от боли. Чувствовать каждый удар хлыста. Слышать, как гудит в ушах кровь. Вздрагивать от хруста переломанных пальцев. Скрипеть зубами, чтобы не заорать в голос. А когда я нацепил его перстень на умирающего графенка, да еще и кровушкой своей полил, полагая, что это нужно для достоверности…