— Тут заперто, — сообщила Мэгги.
Я выглянул из ванной и понял, что она говорит о подвале. Узкая дверь располагалась возле кухни.
— Странно. Давай-ка посмотрим.
Я толкнул дверь плечом. В тот же миг послышался шум мотора. Мэгги испуганно прижалась ко мне. Через несколько мгновений мы облегченно выдохнули: снизу доносилось монотонное гудение генератора. Видимо, включив свет в ванной, мы израсходовали и без того скудный запас электроэнергии.
— Если этот тип вернется, мы услышим, — сказал я.
— Интересно, кто он. Ричард с Харрисоном о нем что-нибудь говорили?
Я мотнул головой.
— Пойдем в спальню, — предложил я. — Возможно, там найдем какие-нибудь подсказки.
Спальня почти не уступала размерами кухне. В ней были узкая кровать и письменный стол, заваленный журналами и книгами. На полках нашлись две фотографии немца: маленький портрет и еще одна, на которой он был с какой-то девушкой. Пара застыла в танце — оба подбоченились, выставили вперед правую ногу, искоса глядя в объектив и смеясь. Не было ни малейшего сомнения, что эти двое отчаянно влюблены друг в друга.
Я подошел поближе и стал всматриваться в их лица, надеясь угадать знакомые черты. Но нет, раньше я их не видел.
Я проверил ящики письменного стола — два из трех были открыты. Ничего интересного: библиотечные формуляры, старые батарейки, пара потертых карточных колод, путеводители, старые рекламные проспекты, компас… Самое любопытное наверняка хранилось в третьем ящике, но он оказался заперт на ключ. Ничего, что могло бы иметь отношение ко мне или событиям в моем доме, я не нашел.
— В тумбочке пусто, — объявила Мэгги. — Что-то мне неспокойно, Джонни. Если он вернется…
— Скажем, что мы друзья Харрисона. Проходили мимо и решили заглянуть.
— Ну, сойдет, наверное.
— Мэгги, если он дружит с Харрисоном и твоим отцом, то точно знает, кто мы такие. Но вот почему мы о нем прежде не слышали?
— Думаешь, мы опоздали? Отец и остальные были здесь утром и забрали то, что мы ищем?
— Возможно. Придется спросить их прямо.
В хижине нам делать было больше нечего. Улика, если ее не успели забрать, хранилась в запертом ящике… Или в подвале.
— Мы могли бы взломать замок, — подумал я вслух, — или дождаться немца.
— Кого?
— Густафссона… он же вроде немец.
Мэгги задумалась:
— Взламывать замок — это слишком. Давай немного подождем и подумаем, что делать дальше.
Мэгги устроилась на качелях, а я сел на перила.
Мы молчали. Закат был как на картинке. Оранжевый солнечный диск медленно погружался в воды озера.
Через десять минут выключился генератор.
Дальше события развивались стремительно. Мэгги решила покачаться, и я поневоле стал следить за убаюкивающим движением: кач-кач, кач-кач. Должно быть, я впал в некое подобие транса, и перед глазами вдруг возник ясный, отчетливый образ: на диване валяется журнал «Судоку максимальной сложности», раскрытый на странице с наполовину разгаданной головоломкой. Изрядная часть клеточек уже заполнена. В одну из них вписана цифра четыре, выведенная особым образом, одним росчерком, как молния. Качкач. Многие пишут четверку именно так, но мало кто имеет привычку закрашивать образованный линиями треугольничек. По спине у меня пробежал холодок. Кач-кач. Старая хижина поскрипывала. А вот качели не издавали ни звука. Я знал человека, который закрашивал треугольничек в четверке. И никогда не забывал смазывать качели.