— Ты ведь знаешь, что он умер? — спросила она, вероятно гадая, к чему я веду.
Я не знал.
— Давно? — спросил я. — Я думал…
— В декабре.
Мэткин казался дряхлым стариком, еще когда я был ребенком.
— Ему было девяносто восемь, — вздохнула Джастин. — Мы с Фрэнком ходили на похороны. Совсем немного не дотянул до ста. Жалко, правда?
Дожить до ста лет казалось мне самым жутким наказанием из тех, что могут выпасть человеку, но спорить я не стал.
— Почему ты спрашиваешь?
— Когда мой брат здесь работал, старик Мэткин рассказал ему о том, как потерял жену и маленькую дочь.
Джастин нахмурила брови:
— Ты что-то путаешь. Мэткин никогда не был женат.
— Был, много лет назад. В юности.
— Ты уверен, что мы говорим об одном и том же человеке?
— Совершенно уверен.
— Нет, наверное, кто-то другой Марку рассказывал. У Мэткина не было жены, это точно. Его племянники на похоронах говорили.
— Странно.
Я задумался. Джастин пожала плечами.
Дома я долго стоял под душем. По-настоящему черные дни случались, когда я вспоминал Марка. Не того Марка, которого я знал всю жизнь, а того, каким он стал в последние месяцы.
Я оделся и сел на кровать. Выдвинул нижний ящик тумбочки и достал пластмассовую коробочку. В ней лежала таблетка ESH. Я понятия не имел, какой у нее срок годности, но это было неважно: принимать таблетку я не собирался. Просто время от времени доставал и рассматривал. Как ни странно, я хранил пилюлю для забвения, чтобы не забывать.
В окно я видел Мэгги и Милли. Мама с дочкой бегали между развешенных для просушки простыней, словно по лабиринту, что-то кричали и хохотали. До меня долетали их приглушенные голоса, и лучшей иллюстрации к моей новой жизни нельзя было придумать. Мэгги сумела победить своих чудовищ, и в этом ей тоже отчасти помог Марк. Я сжал в руке таблетку, словно талисман, придающий сил.
Марк.
Я так по нему скучал. Эту дыру в душе было ничем не заделать.
Я понимал, что никогда не узнаю об обстоятельствах смерти Полы Мэррел и о том, был ли мой брат прямо или косвенно к ней причастен. Было время, когда девушка с ожерельем снилась мне почти каждую ночь, и я уверился, что в конце концов открою таинственную шкатулку и найду в ней ответы на все вопросы. Но этого не произошло; судя по всему, мое подсознание примирилось с прошлым.
Я предпочел верить, что мой брат выбрал свою судьбу еще в тот день, когда ему пришлось выполнить последнюю волю матери, но ради меня и отца отложил самоубийство на пятнадцать лет. Таков был Марк, которого я знал, о котором вспоминал теперь. Если он и был как-то виноват в том, что случилось с Полой, его наверняка терзала совесть, и именно совесть подтолкнула брата к осуществлению его собственной последней воли.