.
Но сначала займемся главным. Я отозвал в сторону Гуга с Виктором и сказал (вполголоса, но так чтобы слышали те, «в полосатом»):
– Значит так, товарищи лейтенанты. Дело сделано, но остались недоделки. Ты, Гуг, бери свой взвод, обоих пулеметчиков и иди по следам этой банды до самой точки перехода. Если точка перехода закрыта, то, получается, этот экзамен мы сдали нормально и вы можете возвращаться. Если открыта, то вам необходимо организовать оборону и ждать нас с Виктором, потому что мы двинемся за вами следом. В случае если вы столкнетесь с противником на нашей стороне, в бой не ввязываться и продолжать вести разведку, даже если вражеский отряд покажется очень немногочисленным. Лучше бой завяжем мы, а вы ударите врагу в спину в решающий момент. Тебе это понятно?
– Так точно, командир! – последовал бодрый ответ.
После этого Гуг собрал своих людей, включая Ролана с Оливье, и они цепочкой удались в том направлении, откуда ведут следы преследуемых и погони. Это простой дачник там ничего не разберет, а для меня и тем более для Гуга все эти следы читались не хуже, чем запись черными чернилами по белой бумаге.
– А я что делать? – спросил меня Виктор де Легран, когда Гуг и его девицы бесшумными тенями растворились среди деревьев.
– А мы с тобой, друг мой, – ответил я, понизив голос, – займемся выяснением личностей присутствующих тут господ. Трое из них явно являются моими земляками, а вот трое других вполне могут оказаться французами, ведь точка перехода ведет на территорию Франции, которая тогда была оккупирована немцами.
– Немцы это эти? – с оттенком ненависти и презрения к поверженному врагу спросил меня Виктор, указывая на раскиданные по поляне трупы в серых мундирах и на дрожащего от страха молоденького немчика, который, стоя с поднятыми руками, бормотал что-то вроде: «Bitte nicht schießen, töte mich nicht, Ich möchte leben!». (Пожалуйста, не стреляй, не убивай меня, я хочу жить!).
– Да, эти, – кивнул я, – а еще их зовут пруссаками, швабами, бошами и германцами…
– Я понимать, – сказал Виктор, – ты рассказывать, что они каналья, хуже даже, чем монтаньяр.
При этом он ожег пленного таким взглядом, что тот еще больше сгорбился и быстрее забормотал свою скороговорку про то, что не надо его убивать, такого бедного и несчастного, как он хочет жить, и прочее бла-бла-бла.
У меня не было никакого желания убивать этого молокососа, и в то же время я понимал, что он наверняка состоял в Гитлерюгенде, впадал в экстаз от речей своего фюрера, считал все другие народы недочеловеками и мечтал о большом поместье с послушными рабами. Ну и был на хорошем счету у начальства – в результате чего очутился в южной Франции, а не в мясорубке Восточного фронта. И только сейчас, в момент внезапного и жестокого разгрома, это существо, возможно, раскаялось и осознало всю свою греховность. Но нет никаких сомнений, что если ситуация вдруг переменится, эта мокрая курица снова расправит перья и закукарекает по-петушиному… А посему… а вообще отставить. Если этот тип остался жив в перестрелке, то, быть может, он зачем-то нам нужен… ибо неисповедимы пути Великого Духа. Пусть его судьбу решает Совет Вождей. Если моя догадка правильная, то он будет жить долго и счастливо, а если нет, то ошибку недолго и исправить. Но об этом мы пока думать не будем…