— А я… — жалобно сказала на это Виолка. — А ты… а я… то есть, ты просила.
Она, Виолка, между прочим, рисковала жизнью, собирая для подруги информацию, а та даже выслушать ее не хочет! А у нее, у Виолки, то есть, тоже своя гордость есть!
— Пфэ… — сказала Катька презрительно.
И не «пфэ», а Терминатор…
Вот лично ее, Катьку, Терминатор не колышет.
И даже то, что он гулял той самой ночью за пределами корпуса?! (Виолка гордо поправила очки).
Катька заметила, что той ночью вообще много кто гулял. И вообще все лагерные ночи протекают по одному сценарию: страшно стонут во сне воспитатели — им дети снятся!; ноют комары; по кустам влюбленные хрумстают; сова и летучие мышки парят; хихикают и топочут кретины, пробираясь в соседний корпус с зубной пастой. А другие кретины с аналогичной целью ломятся навстречу. В общем, обыкновенная ночная лагерная жизнь. И если Терминатору вздумалось бдить, дабы их повылавливать, это проблемы Терминатора.
— И нет, — торжествующе объявила Виолка.
В канун памятной для Катьки ночи, уложив детишек, воспитатели на веранде пили чай. К Кире Дмитрьне с Леной Тимофевной пришла Жанночка Юрьевна, и за чаем… за чаем они разговаривали, сказала Виолка обтекаемо. И тут…
… дверь распахнулась от эффектного удара ноги. И вошел он. Вернее, вышел. Из терминаторской. Ну, это неважно.
— Игорь Леонидович! — строго сказала Ленка. — Дети!
— Пусть! — он воздел над собою обе руки. — Пусть все знают.
Жанна Юрьевна подавилась чаем. А он, между прочим, был горячий. И на юбку налилось.
— Ну, знаете! — фыркнула она.
Все трое потом признались, что с трудом подавили желание чем-либо в Игорька запустить. Стаканами, к примеру. Такой вечер испортил.
— Что мы должны знать? — прищурилась Валькира.
— Я — человек.
И той же ночью Терминатор собирался это доказывать, пообещав перемазать пастой всю Змеиную Горку. Так в «Чайке» с незапамятных времен звался тот отдаленный отовсюду холмик, на котором жили посудомойки, завхоза, физрук с музруком и старшая воспитательница.
— Ну и? — поторопила Катька.
— Лег спать, чтобы потом проснуться. А они чай допили и разошлись. А он просил его разбудить, но они не добудились. Он встал в пять утра, Ленка говорила, и все-таки пошел. Вернулся весь в пасте и с банкой варенья.
Катька лыпнула очами.
— Это не все еще, — захлебывалась Виолка, — к ним с утра медсестра пришла ругаться.
— Зачем?!
— А он почему-то залез в медпункт, обмазал пастой ее и врачиху, разбил банку с йодом и варенье со стола унес.
— Так он же… он же не туда… — Катька рухнула на лавочку, захлебываясь хохотом, дрыгая руками и ногами и не задумываясь, как это воспримут проходящие.