— У, — сказал Кекс. Тоже прищурился и метнул оружие мщения. И промахнулся. Не то чтобы совсем промахнулся. Просто в Ирочку не попал. Шлепанец изящно перевернулся в воздухе и рухнул на голову разгребающему песок Генаше. Физрук вздрогнул. Физрук уронил грабли и стал озираться. Девчонки взвизгнули и затаили дыхание. Красный Кекс взглянул на Катьку и отважно шагнул к физруку.
— Это я, — сказал он. — Но я не в вас, честное слово.
— А в кого? — потирая темечко, слабым голосом спросил Генаша. Ируська перестала пастись и вытянула шею.
— В нее, — ткнул пальцем Кекс. — Я больше не буду.
— Не понял…
— В вас кидаться не буду, — уточнил Кекс, сгорая от стыда. — А в нее — буду!
Генаша сел на песок и обхватил руками колени:
— А зачем?
— Мы вызываем ее на дуэль.
— Ку-да? — зловеще переспросила Ирочка.
— На дуэль, — повторил Генаша. — И я их понимаю.
Ируська прекрасно оценивала свои возможности. Если на каждого из присутствующих цыкать зубом, зубов не хватит (они у нее меняются). Запасной вариант «мамочка спасет и пожалеет» тоже вдохновлял мало. Любимая «вошадка» готовилась к бунту. В общем, все ополчились на несчастного ребенка.
— А-а, — сказала Ируська, на всякий случай выжимая слезы на глаза. Уставилась глазами на Генашу и изрекла: — А я тебе твоей тетрадки не отдам.
— Она не моя, — сказал Гена и покраснел.
Антиируськина коалиция немного обалдело следила за этим диалогом.
— Кидать? — прервал заминку Кекс.
— Кидать! — отдала приказ Катька. — За Виолку!..
— И за Даму, — пискнула Виолка.
— … по противнику…
Взревев, как боинг на взлете, Ируська спряталась Генаше за спину.
— Короче, мы тебя вызываем, — роняя шлепанец физруку на ногу, — смущенно объявил Бритый Кекс. — Имеешь право…
— И лево! — презрительно фыркнула Катька.
Генаша тяжело вздохнул:
— Имеет право выбирать оружие, приглашать секундантов и послать вместо себя заступителя.
Рот Виолки восторженно округлился. Катька склонила голову к плечу:
— Счас же. Мы будем другого лупить, а она — радоваться? Ни за что! Лучше я крысу на нее натравлю.
И, гордо взметнув хвостом, ушла с волейбольной площадки.
Виолка нагнала ее через несколько шагов и, глядя виновато, пробормотала:
— Но он благородный.
— И пожалуйста! — бросила Катька, не оборачиваясь. Виолка тоже наддала. Не сбавляя темпа, пробежали они до столовой и остановились возле скамеечки, врытой под «планом лагерных дел».
— Нет, ну я… — просопела Катька. — Да пусть меня Жвачная Корова сжует, если я когда-нибудь…
Каждое свое слово сопровождала она топаньем ноги, и в конце предложения песок у скамеечки украшала аккуратная кругленькая яма. Смысл Катькиной речи сводился к тому, что спасать любимых подруг себе дороже, а если парню нравится, чтобы на нем свеся ножки ездили, то он сам себе злобный кто-нибудь, и лично ей, Катерине, до его тонкой чувствительной души дела нет, а Виолка как себе хочет…