Голограмма Алтмана исчезла Кларк, обращаясь к нам с Эвой задумчиво сказал.
— У нас осталось совсем немного времени. Мы должны спасти хотя бы самое малое, то, что останется от мира кумвитаев. Мне очень жаль, я втянул тебя во все это, но я не мог поступить иначе. Прежде чем ты улетишь в США, я прошу тебя, забери в моем университетском офисе все данные с моего компьютера. Там все о нас, о нашем биологическом виде, все мои последние исследования, моя личная переписка с Гирландайо и мои размышления. Сохраните все это с Мюриэл для будущих поколений кумвитаев.
Я хотел возразить, сказать, что не стоит драматизировать ситуацию, но сам же понимал глупость моих ободряющих восклицаний. Кларк остановил меня.
— Для нас с Эвой при любом развитии событий это билет в один конец…
Вошли два серваретура и молча встали с обеих сторон двери, их лиц под белыми балахонами не было видно, но я почувствовал, как по моей коже пробежали мурашки — человеческая реакция на сильное эмоциональное возбуждение. Я испытывал чувство благоговейного страха при виде хранителей Осгара. Но к нему примешивалось еще одно чувство, ранее мне незнакомое — презрение. Нейромод откликнулся во мне, мобилизуя все силы, он желал отчуждения от мира созданного Альберто Гирландайо.
Кларк обнял меня на прощание и молча вышел, чуть поклонившись застывшим у двери серваретурам. Я помню его лицо до сих пор, печальный глаза яркого изумрудного цвета, красивое, с отточенными чертами греческой статуи лицо. Он удалялся от меня, прямой походкой, держа ровно спину — несломленный и решительный. В каждом его движении было нечто роднившее его с обитателями священной горы Олимп. Эва подошла ко мне, обняла и, взяв мое лицо в свои руки, сказала.
— Прошу тебя, береги Мюриэл. Сохраните себя для будущего.
Я почувствовал, как ее сознание проникло в мой мозг, ее виртуальные синаптические руки обняли Атрайе, переплетя с ним светящиеся синапсы.
«Береги ее…», — удаляющимся эхом исчезли во мне ее последние мысли.
Она вышла. Серваретуры храня полное молчание, не обращая на меня никакого внимания, развернулись и вышли вслед за ними. Я стоял один в полностью опустевшем доме, много лет назад ставшим мне родным пристанищем. А теперь оглушающая тишина и ощущение… странное чувство, словно я здесь никогда не был. Я смотрел на свой образ, стоящий перед дверью — мне было всего десять лет. Напуганный, отчужденный я стоял напротив и смотрел на меня настоящего. Память кумвитаев подобна пустыне на закате: нет ничего вокруг, жара уступает место прохладе, теплый воздух, отрываясь от песка, преломляет пространство и рождает миражи прошлого.